же в мире сильных и влиятельных людей наладить приятельские отношения являлось делом непростым и неблагодарным, оттого и предпринимала каждая сторона все возможные меры по их сохранению в первозданном виде. Не отдаляя, но и не приближая к себе соседей и знакомых. Так и жили. Наслаждаясь своими материальными и общего пользования духовными благами. Раз уж доступ в рай был обеспечен, приходилось прилагать усилия по упрочению позиций.

Они оказались не единственными из категории полуночников небожителями. Недавний возмутитель их неустойчивого спокойствия, добравшийся до пункта назначения, перевел дух и юркнул в незаметную калиточку в добротном кованом заборе.

— Что, не ждали? — подмигнул он поднимающемуся по ступенькам батюшке.

— Ждали, но уже устали ждать. Побойся Бога, Павел Рышардович! Полночь на дворе, а мне к заутрене идти. И рад бы в рай, да годы свое берут.

— Прости, Сан Саныч, завозился. То кредиторы отчетов требуют, то спонсоры. Только успевай отбиваться! И так старался успеть, чуть ноги в болоте не оставил.

— Какое там болото — дождей уж недели две как нет, высохло все, — Шумский спустился со ступенек и пошел навстречу гостю. — Что ж, пришел и пришел. Разговор у меня к тебе имеется. Конфиденциальный.

— Понятно, что не публичная проповедь, — хихикнул Павел Рышардович. — Я даже представляю, о чем речь. И сразу предупреждаю: баш на баш.

— Но если ты опять о венчании, то я пас! Сто раз повторял и повторять буду: живя в блуде, венчаться не смей! И тебя Господь покарает, и меня заодно. И не факт, что тебе больше достанется. Давай чем другим бартернемся?

— Да что с тебя взять? — обиделся Ангел. — А у меня жена уйдет. Так и сказала: не обвенчаемся, уеду к маме! Войди в положение, а, Санек!

Хозяин пожевал щеку. Полюбовался звездами. Подошел к беседке:

— Проходи, чего распинаться в неудобном положении? Сейчас наливочки выпьем. Обсудим, что к чему. Бог даст, придем к консенсусу.

— На кой мне твоя наливка, если от коньяка марочного мутит! Разве что воды святой нальешь. Поджелудочная который день беспокоит.

— Вот видишь, — Шумский приложился к стопке. — Тоже мне жених! Тут болит и там болит — ты уже, дружочек, влип!

— И это слова святого отца! И чему вас в семинариях учат?

— Ну, положим, не отца, а верного слуги его. И потом, до семинарии я на филфаке отучился. Там как раз стишки подобные сочинять задавали. Для развития чувства ритма. Препод у нас попался с шизой — смысл до лампочки. Лишь бы рифма с ритмом не оплошали. Уж мы ему такое приносили, ты не поверишь…

Шумский выдал на-гора пару едреных четверостиший.

— Во дает! — захлопал себя по толстым, затянутым в деним ляжкам Ангел. — Любого прожженного атеиста такими виршами за пояс заткнет! Ну, батюшка, не знал я твоих способностей! Обалдеть! Кому скажи…

— Т-ссс, а вот это лишнее. Выпей лучше…

Ангел не заставил себя упрашивать. Выпил. Крякнул. Закусил севрюжьим балычком.

— Хорошо пошла!

— А я говорил… Твоим коньякам не чета.

— Похоже, что так. Надо будет записать рецептик… Так как насчет венчания?

— Ты сначала определись, с которой под венец пойдешь. А я пока свою просьбу изложу.

— Да что тут излагать? — Павел Рышардович налил себе стопочку. — Куда на этот раз лыжи навострил? Жировичи? Углич? Киев? Валаам?

— По «Золотому» хотим, — кивнул Шумский. — Чтоб и Ярославль, и Углич, и Переяслав-Залесский…

— Аппетиты у вас, батюшка, растут!

— А чего мелочиться? Молодежь на пятки наступает, а так хочется все успеть…

— Сколько?

— Договоримся…

Будущие партнеры отметили соглашение очередным глотком фирменной наливки попадьи. С аппетитом закусили. Послушали проснувшегося в орешнике соловья.

Луна во всей своей красе плыла мимо уютного поповского дворика. Освещала поляны и крыши, серебрила листву, оживляла тени. Дарила загадочные блики большим и маленьким стеклам. Раскрывала чужие тайны, делилась чужими секретами.

Под старым дубом у южной границы Престижного деревенские пацанята делили краденую клубнику. От причала, принадлежащего Павлу Ангелу, удалялся катер. Барбара Ягеллоновна Сидорова в заметном подпитии возвращалась с работы через пустырь. По периметру поселка кружило два мотоцикла…

— О, Сенька жару дает, ему луна во благо. А у меня вся маскировка прахом! — возмутился Ярослав, обнаружив источник лунного зайчика в линзе полевого бинокля. — И сам виден как на ладони. Что ты будешь делать?

Он погрозил пухлощекой ночной красавице. Опустил позаимствованную у Касаткина штуковину. Посмотрел на часы:

— Ну я и засиделся! Домой пора! Вряд ли эти шутники придумают что-то новенькое на ночь глядя. И так все понятно: генерал сейчас майора спровадит, искупается, обсохнет и поведет своих девочек на боковую. Если, конечно, генеральша не воспротивится, поговаривали, явилась намедни своего благоверного контролировать. И не помешает, нечего старому козлу кренделя перед молодками вытанцовывать, так и до инсульта два шага…

Люсьен добьется своего. А остальных бодрствующих надолго не хватит. Допьют и дожуют свои деликатесы — и разойдутся по домам. Жучков мне никто не выделил, а с такого расстояния я их секретные речи никак не услышу. Да и не холопье это дело! Мы уж как-нибудь прислугой обойдемся, осталось-то всего ничего. А с хозяйскими заморочками пусть господин майор валандается. А киллер… Что киллер? Спит себе и видит сладкие сны. Пойду, пожалуй! Мне еще в рапорт вносить любителей ночных бдений… Да выслушивать потом разные замечания…

Он спустился с холма практически без потерь. Похоже, поселок привыкал к начинающему сыщику. А может, неприятности, выделенные на долю Ярослава, подходили к концу? Хотя…

Пребольно ударившись о дверной косяк, он подвернул ногу и уронил бинокль:

— Так, на сегодня хватит! Можно мне хотя бы поужинать?

— А ужина нетути! — объявила появившаяся в дверях старуха. — Клавдею скорая забрала Аппендицит у ей, загремела на две недели, горемычная. Ежели вообще очухается. Так что ужина тебе не обломится!

— Еще как обломится, — заявил Ярослав, проходя на кухню. — Холодильника пока еще никто не отменял. О, живем! Яичек десяток, две колбаски…

Он пока не представлял катастрофичности обрушившегося на него стихийного бедствия.

— Эй, вставай, голубец маринованный! — разбудили Ярослава грозные старушечьи вопли. — Ну, чего вылупился? До ветру вези. Невмоготу уж.

Какое там вылупился? Глаза ни в какую не желали раскрываться. Да еще солнце слепило без всякой жалости. Глянул на часы — вот у кого ни грамма совести — половина шестого…

— Эй, — доставала его старуха, — не разлеживайся. Сказано же: до ветру…

— До какого еще ветру? — Ярослав перевернулся на другой бок, устремляясь в погоню за многообещающим сновидением. — Нельзя вам на сквозняк, в ваши-то годы поберечься не помешает…

Чудные видения робко возвратились под теплый лейтенантский бочок, но тут же разлетелись испуганной птичьей стаей: