Звук ее голоса и алкоголь помешали скрыть эмоции, но я надеялся, что они не отразятся в голосе.  

— Я чертовски соскучился. Мне так хочется быть с тобой прямо сейчас, — честно признался я.

— Когда мы сможем увидеться? Тебе хоть немного лучше?

Я едва мог слышать ее из-за свиста и радостных криков на заднем фоне.

— Мне определенно стало лучше, когда я услышал твой голос. Надеюсь, что к середине недели я буду здоров.

Как я ненавидел ей лгать.

— Ну, дай мне знать, как выздоровеешь, и я твоя… я имею в виду… не в том смысле… ты понимаешь, что я имею в виду… я не думаю об этом прямо сейчас…

Я улыбнулся, слыша, как она нервно заикается. Она была чертовски милой.

— Ты будешь первой, кого я увижу, как только буду здоров. Обещаю.

— Хорошо… хорошо, отдыхай. С Новым годом, — сказала она с немного грустной интонацией.

— С Новым годом, дорогая, — ответил я и, прежде чем сказать что-то, о чем я пожалею, быстро повесил трубку.

Закрыв глаза, я прошептал:

— Я чертовски люблю тебя.

Так и прошел самый ужасный Новый год в моей жизни.

***

После еще четырех дней мучений я пришел к окончательному решению, точнее к двум.

Первое: я собирался рассказать маме обо всем, что произошло в Чикаго.

Второе: я собирался спросить у нее совета.

Калеб был единственным, кто знал правду, но мне хотелось узнать и другое мнение. Я мог довериться маме. Она будет разочарована, когда поймет, что все эти годы я не был с ней честен, но я хотел, чтоб правду она узнала от меня. Кроме того, был уверен, что она ничего не расскажет Эллисон.

По причине моей «болезни» я не виделся с мамой целую неделю. Я звонил и писал сообщения, но чувствовал, что она что-то подозревает — ее ответы становились все короче и короче.

Я сказал маме, что пока болею, займусь бумажной работой, на которую всегда не хватает времени, затем, чтобы выиграть время и подумать, я уехал в Нью-Йорк на встречу с клиентом, и вернулся только вчера вечером.

Итак, в пятницу, после работы, зная, что сегодня Эллисон не будет с Кэлли, я поспешил к маме домой.

Открыв дверь своим ключом, я зашел на кухню, где было необычайно тихо, матери не было видно и только в комнате Кэлли горел свет и играла тихая музыка.

Я прошел туда и открыл дверь. Мое сердце пропустило удар — Эллисон лежала на кровати с крепко спящей Кэлли. Заметив меня, она покраснела и приложила палец к губам, давая знак молчать. Затем осторожно встала с кровати, проскользнула в коридор и плотно прикрыла дверь.

— Седрик, что ты здесь делаешь?

Я хотел бы провалиться сквозь землю.

— Я мог бы спросить то же самое у тебя… Все в порядке? Где моя мама?

Эллисон, казалось, побледнела.

— Ей нужно было отнести кое-что своей тете Эвелин в дом престарелых. Она позвала меня, потому что Кэлли заболела, а другой ее терапевт отменил прием. Я захотела побыть с ней и поддержать, поэтому отменила день работы с Лукасом, благо, меня смогли подменить. У Кэлли небольшая температура, но она в порядке. Как ты себя чувствуешь?

— Бедняжка Кэлли. Мне гораздо лучше. Я только что вернулся из Нью-Йорка, – притворно улыбнувшись, сказал я, надеясь свести разговоры о своей лжи к минимуму.

Эллисон не ответила на мою улыбку и опустила глаза.

— Рада слышать, что тебе лучше.

Несколько секунд я смотрел на нее с трепетом, все еще немного потрясенный тем, что увидел ее здесь вместо моей матери, затем я потерял контроль над собой и обнял, вдыхая ее аромат.

Боже, я так скучал по ней.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее, но она резко оттолкнула меня.

— Ты просто пришел навестить свою мать?

Я понял, как дерьмово это выглядело: у меня якобы не было времени увидеться с Эллисон на этой неделе из-за загруженности, но первым человеком, к которому я пришел, когда вернулся, была мать, с которой, как она знала, мы редко виделись.

Я чувствовал себя мудаком.

Я был мудаком.

— Да, я просто давно не общался с ней и хотел проведать, — сказал я.

Эллисон посмотрела мне в глаза. Она подозревала, что что-то не так.

— Понятно, — холодно сказала она.

Чувствуя, что мой мир рушится, я схватил ее за руку.

— Эллисон… что случилось? Поговори со мной, — прошептал я сорвавшимся голосом.

— Ничего, Седрик. Я просто удивлена, вот и все. Когда мы разговаривали утром, ты сказал, что все еще неважно себя чувствуешь, а из Нью-Йорка ты написал мне, что будешь работать до поздней ночи после того, как вернешься. Теперь ты появляешься здесь, судя по времени, сразу после окончания рабочего дня,  и выглядишь совершенно здоровым. Интересно, есть ли что-то, о чем ты мне не договариваешь?

Я попытался выиграть больше времени, прежде чем ответить.

— Что ты имеешь в виду?

Эллисон внезапно покраснела и часто задышала. Я никогда не видел ее такой и понимал, что она поймала меня на лжи. Однако ужасный взгляд, который она бросала на меня сейчас, будет лишь крупицей той боли, которую она почувствует, когда я скажу всю правду.

Мне нужно было действовать.

Я больше не мог.

Я любил ее слишком сильно, чтобы углубляться в эти отношения.

Я не мог больше лгать ей.

Затем Эллисон сразила меня своим следующим вопросом:

— Есть кто-нибудь еще, Седрик? — ее глаза заблестели от слез.

Я молча смотрел на нее, пока сердце практически выпрыгивало из груди. Я безумно любил Эллисон, и все же, смотря ей прямо в глаза, солгал ей. В последний раз.

— Да… да, есть.

Эллисон замерла, в шоке уставившись на меня, по ее щекам потекли слезы. Я отчаянно хотел вытереть их, но изо всех сил пытался удержать дрожащую руку. Я понятия не имел, что делать или говорить. Просто стоял  и смотрел, как плачет Эллисон.

В этот момент входная дверь открылась, и вошла моя мать. Она выглядела озадаченной, увидев нас с Эллисон в коридоре.

— Седрик… что ты здесь делаешь? Что происходит?

Я посмотрел на маму, снова желая провалиться сквозь землю.

— Мама, — мой голос дрогнул.

Она подошла ко мне, обняла, а затем, заметив, что мои глаза блестят от слез, озадаченно посмотрела на печальное лицо