парней играли в пивной понг. На другой — студент, предположительно пьяный в стельку, мочился на пол, скорее всего в коридоре общежития. Я закатила глаза. Эти фотографии, наверное, висели в комнате Седрика, поскольку на некоторых остался скотч. Фотографией за фотографией показывали одно и то же: Седрик с разными девушками (на одном снимке он целовался взасос с рыжей девушкой), Седрик дурачится с парнями, Седрик показывает средний палец… Я увидела достаточно и, обмотав стопку фотографий резинкой, положила обратно в коробку.

Была последняя вещь, которая привлекла мое внимание — маленькая черная папка с буквами «А.Р.Т».

«Такие же, как на татуировке Седрика».

С колотящимся сердцем я медленно открыла папку.

Внутри было три фотографии и засохшая розовая роза.

Когда я увидела первую фотографию, на меня накатила волна тошноты и паники. Комната начала вращаться. Я закрыла глаза и опустилась на колени, опасаясь, что вот-вот потеряю сознание. Держа фотографию в трясущейся руке, я осмелилась снова взглянуть на нее и сильно прищурилась, чтобы убедиться, что правильно все вижу.

На фотографии была я.

Глава 28

Седрик

— Братан, какого хрена? — спросил Калеб, заходя в мою квартиру.

— Я тоже рад видеть тебя, — ответил я, проведя пальцами по грязной копне волос.

— Бороду решил отпустить? И когда ты снова начал курить? Тут воняет! — Калеб ущипнул меня за щеку.

Я проигнорировал его и, почесав затылок, поплелся на кухню.

Калеб последовал за мной.

— Что, черт возьми, с тобой происходит? — спросил он, наливая себе чашку кофе. — Мама говорит, что ты пропал, и что это как-то связано с Эллисон, или с какой-то другой женщиной, или с ними обеими. Я так и не понял.

— Это вчерашний кофе, — я взял у него чашку и огляделся, ища фильтры, чтобы заварить новый.

«Твою мать, куда я их положил?»

— Седрик, серьезно, что происходит? – Калеб скрестил руки на груди и прислонился к кухонному столу.

«Фильтры… Фильтры… Бинго!»

— Оставь в покое эти чертовы фильтры!

— Калеб… я… я просто облажался, – опустив глаза, произнес я. – В моей жизни полный бардак, поэтому я взял трехнедельный отпуск.

— Ты называешь это отпуском? Сидеть в квартире, выглядя как задница и воняя как пепельница?

Впервые за несколько недель я рассмеялся.

— Придурок.  А по-твоему я что должен делать?  

— Без понятия. Обычно отсутствие от тебя каких-либо новостей является хорошим знаком. Но почему ты не позвонил мне? Когда ты в последний раз с кем-нибудь разговаривал?

— Мама звонила вчера. Она… э-э… рассказала о Дениз. Мне очень жаль, брат. Я не хочу беспокоить тебя своими проблемами.

Оказывается, Дениз была беременна, но несколько дней назад на сроке в семь недель у нее случился выкидыш. Это была единственная новость почти за три месяца, из-за которой мне стало жаль кого-то, кроме себя. Они так долго пытались завести ребенка, и Калеб, должно быть, абсолютно раздавлен случившимся.

— Мы попробуем еще раз. Мы не сдадимся. Дениз тяжело переживает, но мы будем в порядке.

— Прости, я так увяз в этом дерьме. Я должен был позвонить тебе. Боже, мне так жаль.

— Перестань. У тебя самого сейчас явно нелучшие времена. — Калеб посмотрел в потолок, а затем сменил тему. — Итак, есть что-то новое? Чем мы обязаны этому дерьмовому шоу?

Калеб знал о моей последней встрече с Эллисон и о том, что мы расстались — сразу после этого я позвонил ему.

Это было почти три месяца назад.

Я боялся рассказать что-нибудь матери, потому что был не готов, не говоря уже о том, что Эллисон все еще находилась в доме, когда я ушел.

Шли недели, и я становился все более подавленным. Я выпал из своей собственной жизни и решил вообще не сталкиваться ни с чем и ни с кем. После пары месяцев попыток погрузиться в работу я был близок к нервному срыву и взял три недели отпуска. Агентство было недовольно, но они не могли запретить, потому что у меня оставался неотгулянный отпуск.

Каждый день я проводил в своей квартире, слушая музыку, куря, выпивая и смотря долбанный телевизор.

У меня в телефоне была единственная фотография Эллисон, которую я сделал в ее квартире после той ночи, когда мы занимались любовью. Я очень долго на нее смотрел.

Я плохо спал, постоянно размышлял, связывался ли кто-нибудь с Эллисон, что она знает теперь, ненавидит ли меня, встречается ли с кем-то еще?

 Меня другие женщины не интересовали, мое сердце все еще принадлежало Эллисон.

Каждый день я говорил себе, что сегодня пойду к ней и расскажу свою историю… ее историю, но никак не мог набраться смелости, чтобы встретиться с ней лицом к лицу.

— Ничего не изменилось, — ответил я.

— Почему бы тебе просто не пойти к ней и не рассказать чертову правду? Что мешает тебе сейчас? Тебе больше нечего терять.

Я закинул ноги на кухонный стол и запрокинул голову.

— Я просто не могу сказать, что врал ей с самого начала. Она возненавидит меня. Подумает, что я хотел только залезть к ней под юбку. К тому же правда шокирует ее. Я просто не хочу причинять ей еще больше боли. В данный момент я бы предпочел, чтобы кто-то другой рассказал ей все.

— Ты не думаешь, что лучше, чтоб она узнала правду от того, кого знает? Она должна хотя бы знать, что ты заботишься о ней. Ты скрывал от нее правду, чтобы защитить от боли, и потому, что ты хотел быть с ней без осуждения? Разве ты не можешь объяснить ей это?

— Я прокручиваю это каждый день в голове. Я знаю, что это было бы правильно, но ты не понимаешь… видеть ее, видеть ее горе - хуже всякой пытки. Я и так уже достаточно натворил.

— Возможно, но ты у нее в долгу, – Калеб положил руку мне на плечо.

— Понимаю, – уронив голову, прошептал я.

***

Шли дни, а я бездействовал. Мой «отпуск» подходил к концу. Мысль о возвращении к работе и ежедневной рутине убивала.

Волосы у меня еще больше отросли, а борода была как у какого-нибудь дикаря. За последние недели я привык к отшельнической жизни.

Однажды вечером, три дня спустя, я наконец решился принять душ и вытираясь, услышал отчаянный стук в дверь.

Накинув  халат прямо на мокрое тело, я бросился смотреть, кто стучит.

Открыв