class="p1">Если язык отрицателен по отношению к другому языку, например к SAE, т. е. в нем отсутствует как термин, так и само понятие из SAE, то это понятие можно считать культурным, свойственным одному языку (например, SAE). Это отмечалось и раньше, и если говорить об очевидных культурных реалиях, то все ясно, но мы постоянно упускаем из виду культурную основу самых обыденных слов и представлений. В языке хопи есть модель для обозначения возраста в годах или других единицах человека или чего-либо еще, но в нем нет понятия «день рождения». Ведь день рождения – это культурное понятие SAE. Хопи не празднуют годовщины рождения и не придают особого значения этому дню. Можно было бы поспешно сделать вывод, что отсутствие словосочетания «день рождения» свидетельствует об отсутствии интереса к возрасту или о неясности в отношении возраста людей, но на самом деле из этого ничего не следует, поскольку вопрос об исчислении возраста стоит отдельно от вопроса о культурном значении годовщин рождения.

3. Модели поведения и их связь с языком

Не только коллективное, групповое поведение, но и личное поведение каждого индивида во многом обусловлены и определены официальными культурными значениями контуров (т. е. объектов) в той среде, где модели поведения проявляются. Официальные культурные смыслы часто закрепляются в языке, иногда в виде простого слова, вроде «алтарь», «лампа», «мост», а иногда в виде грамматических форм, выражающих официальный смысл или функцию, как, например, в инструментальных терминах «нагреватель», «конвейер», «ускоритель», «пульверизатор». Формирование терминов с помощью грамматических операций (модулей), например категории значений, обозначаемых в английском языке сигнатурой, суффиксами – er, – or, фактически во многом определяет поведение индивида, давая мнимую подсказку о значениях ситуаций и среды. Такие подсказки действуют не только положительно, но и отрицательно, ведь часто важные свойства среды затушевываются обычным способом ее проговаривания, и в результате возникает поведение, неполноценное или неверно направленное по отношению к реальным потребностям ситуации, в том числе так называемая небрежность (недосмотр). Предположим, что мотивом определенного поведения является заинтересованность в предотвращении пожара на заводе, тогда обычные языковые формы будут распределять это поведение определенным образом: калориферы будут изолированы, а вот транспортер останется без внимания, хотя по нему могут перемещаться угли, а в подшипниках может начаться возгорание и т. д. В данном случае мы опираемся на свой опыт страхования от пожаров. Аналогичные мысли возникают и в отношении индивидуального случайного поведения (а также шаблонного или группового) в экзотических культурах, что подчеркивает важность понимания языка культуры для понимания форм поведения. Грамматическая конфигурация терминов или языковых моделей, относящихся к данной ситуации, может дать информацию, которую невозможно получить ни из простого наблюдения, ни из вопросов, задаваемых только в терминах языка спрашивающего (это связано с Б4). Информация последнего рода может подсказать исследователю, что определенный предмет у хопи является «молитвенной трубкой», что ее курят во время молитвенного ритуала, особенно когда молятся о хорошем урожае и т. д. Эта информация важна, но она должна быть соотнесена с языковой ситуацией. Если трубка, как таковая, называется co·ŋo, то этот предмет – na´twaNpi, что означает «фиксированный контур для взаимных стараний» (по аналогии, например, с pәvё´Wpi «фиксированный контур для сна, кровати», ʔәʔә´cpi «фиксированный контур для закрывания, двери» и т. д., <tәwa´na «пробовать, стараться, практиковаться»). Из объяснений информанта, полученных в контексте этих языковых моделей, следует, что курение трубки рассматривается как дополнение и помощь в сосредоточении ума или сердца на желаемом результате, обычно урожае.

4. Изучение надъязыковых и полуязыковых форм мышления при помощи лингвистического подхода

а) В общем

Языковедческие подходы к культуре на определенном этапе своего развития должны быть направлены на то, чтобы избежать ловушек банального верхоглядства. К числу пренебрегаемых стадий (лингвистической) культурной антропологии относится изучение более тонких оттенков смысла, более глубокой интеллектуальной и духовной жизни, ценностей, которые признаются в качестве идеалов, но часто слишком легко принимаются за их отсутствие (см. в связи с этим работу Пола Радина «Первобытный человек как философ»). Заключение, сделанное относительно лингвистики и культурной антропологии, состоит в том, что подобно тому, как традиционный взгляд на то, что якобы интуитивно данные интеллектуальные понятия (типа пространства, времени, причинности и т. д.) на самом деле являются культурными формами SAE и некоторых других дочерних культур, в отношении духовных ценностей традиционный взгляд также противоположен; было принято исходить из того, что духовные ценности – это культурный продукт SAE, или «цивилизации», тогда как они в разных формах присущи всем людям и могут представлять собой действительный интуитивный уровень опыта. К этому уровню, безусловно, очень трудно подобраться, поскольку он не просто языковой (и потому на шаг опережает неподкованного в языковедении антрополога), но и надъязыковой (и потому на шаг опережает даже антрополога-языковеда). Это, в некотором смысле, наиболее тонкий аспект культурного менталитета и последняя сфера, до которой можно добраться, минуя все лингвокультурное мировоззрение. Сюда входит религия в ее внутреннем аспекте, не просто ее формы и обряды, а то, что она глубоко значит как для отдельного человека, так и для коллективной жизни, а также этические и эстетические ценности культуры. Глубоко понятая культура представляет собой акценты на неких тотальностях или интеграциях очень многообразного опыта, которые можно назвать духовными акцентами культуры. Об этих эмфазах может быть очень мало сказано даже на родном языке, но они могут быть полем для невысказанных размышлений, раздумий и формулировок, которые не являются чисто индивидуальными, поскольку выходят наружу в редких случаях или в ходе эзотерических инициаций и церемоний кива и там приобретают некую коллективную основу. Следовательно, она не является неязыковой, и язык пронизан подсказками и намеками на нее, хотя при слишком прямом вопросе на эти темы информант, особенно если он индеец из пуэбло, может замкнуться в себе, как моллюск. Культуры могут сильно различаться по вопросу о том, что считать личным, священным или просто ничьим делом. Один информант из хопи объединяет английские слова secret и sacred, и, возможно, в мышлении хопи никакой разницы нет. У ученого может сложиться впечатление, что культура пуэбло при всей своей настойчивости к внешнему церемониалу отличается глубокой интроспективностью. В языке хопи есть даже местоимение, которое должно лишь мыслиться, а не произноситься, за исключением случаев цитирования мыслей. Это han (я как мыслитель) с некоторыми отличиями в сопутствующей глагольной форме. Однако при переводе на английский используют привычные для последнего формы. Хопи думает про себя han pә·wi (я буду спать), но если он хочет передать эту мысль, то говорит вслух nәʔpәwni (я буду спать), а если он говорит о мыслях другого, то произносит слово han и произносит: han pә·wi