– Ничего страшного. Когда-нибудь я им все расскажу, а пока пусть это останется между нами, ладно?

– Да, дружище. Конечно. Но я заставлю их замолчать в следующий раз, когда они вздумают сыпать шуточками про геев. Паршиво так шутить.

– Да я не возражаю против этого. Хорошо, что я скинул с плеч этот груз. Ты первый, кому я рассказал. Спасибо, что выслушал.

– Не за что. Это не помешает нашей дружбе. – И немного помедлив, я спрашиваю: – Но в чем все-таки причина, неужели в моей стрижке?

* * *

Он не рассказал ей. Я думал, что, рассказав мне, он скажет и ей. Это произошло чуть меньше года назад. И теперь мне придется решать, стоит ли рассказывать ей всю правду о Блейке.

Если бы он хотел, чтобы она узнала, то сам бы все рассказал.

Но если бы он хотел сохранить все в секрете, то не стал бы делиться со мной.

Возможно, он хотел дождаться подходящего момента, чтобы все ей рассказать. И в конце концов признался бы во всем.

Но этот момент уже никогда не наступит.

Он никогда не говорил мне, что хочет все ей рассказать.

Но и не говорил, что не хочет рассказывать.

Ничто не станет омрачать ее воспоминаний о нем, если она ничего не узнает.

Ее воспоминания о нем будут неполными, если не рассказать ей.

Ей будет больно, когда она поймет, что я все узнал раньше ее.

Она пригласила тебя сюда, потому что ты знаешь о Блейке то, чего она не знала.

Не стоит этого делать.

Стоит это сделать.

Нана Бетси садится в машину, и я следую за ней.

– Хорошо, теперь мы…

– Я должен вам кое-что сказать. – Плохая идея.

– Хорошо. Слушаю.

Я начинаю говорить и запинаюсь.

– Блейк… не нашел подходящей девушки, потому что он…не хотел.

– И это правда. Похоже, свидания не входили в его планы.

Я пристально смотрю ей в глаза, прежде чем она успевает завести машину.

– Я не это имел в виду.

Несколько секунд выражение ее лица остается прежним. А затем до нее медленно доходит смысл моих слов. Она качает головой с таким видом, словно пытается отогнать от себя внезапно накатившую сонливость.

– Он не был…

Сердце в груди сочится чем-то холодным и вязким, словно белки разбитых яиц, растекающиеся по полкам в холодильнике. Теперь я уже не знаю, правильно ли поступил.

Она оставляет ключ в замке зажигания и застывает на сиденье, словно парализованная. Тишина, висящая между нами, становится еще более удушливой, чем духота в салоне машины. Наконец она наклоняется и поворачивает ключ, и сразу же в лицо веет блаженным прохладным воздухом от кондиционера. А она снова откидывается на спинку сиденья, и мы стоим на месте.

– Я и понятия не имела, – сказала она. – Мы долгие годы жили вместе, но мне и в голову такое не приходило.

– Мне тоже, пока он сам все не рассказал.

– Когда он рассказал тебе?

– Чуть меньше года назад.

Ее лицо морщится, и она начинает плакать.

– Почему он мне ничего не сказал?

– Он… он собирался. Он сказал мне. – Это несомненная ложь, но она необходима, чтобы хоть как-то успокоить Нану Бести.

– Но зачем ждать?

– Думаю, он… знал, как много значит для вас религия, и беспокоился, как вы на это отреагируете.

Она роется в сумочке в поисках упаковки бумажных носовых платков и утирает слезы.

– Конечно, наша религия не одобряет подобного стиля жизни, но я никогда не верила, что люди сознательно выбирают такую жизнь. Возможно… если бы я раньше забрала Блейка у Митци…

– Я уверен, что дело совсем не в этом. Думаю, он уже таким родился.

– У меня это просто в голове не укладывается. Оказывается, я его плохо знала.

– Это была всего лишь часть его души. Вы его знали лучше, чем кто бы то ни было.

– Но, судя по всему, не так хорошо, как ты.

– Но вы знаете о нем много такого, чего не знаю я. Думаю, только мы сами знаем себя хорошо. И то не всегда.

– Я совершенно неправильно представляла его будущее. Представляла девушку в подвенечном платье и внуков.

– Вы по-прежнему можете представлять свадьбу и внуков. Просто теперь это уже будет не свадебное платье, а смокинг. – Пожалуйста, только не сделай все еще хуже.

– За всю свою жизнь я знала только одного гея. Это был мой парикмахер из Гринвилля. Я его обожала. Но по нему сразу все было заметно. – Нана Бетси сморкается и прижимает ладонь ко лбу. Ее лицо еще больше морщится, а плач превращается в рыдания. – Как часто я позволяла людям говорить оскорбительные вещи о геях в присутствии Блейка и никогда не делала им замечаний. Нет ничего удивительного, что он боялся поделиться со мной.

Мое сердце по-прежнему истекает ледяными каплями.

– Мне жаль, что я причинил вам боль своим рассказом. Я пытался поступить правильно.

Ее голос дрожит.

– Ты и поступил правильно. Ты здесь для того, чтобы помочь восстановить жизнь Блейка. – Она медлит. – Как думаешь, Блэйд, удалось бы ему когда- нибудь встретить свою любовь?

– Не знаю. Надеюсь.

– Я тоже.

Она снова тянется к ключу зажигания, но в очередной раз останавливается.

– Ты можешь отказаться, но не мог бы ты кое-что изобразить для меня?

– Я попытаюсь.

– Не мог бы ты изобразить Блейка и рассказать мне об этом, чтобы я смогла ответить то, что должна? На случай если он нас действительно слышит?

– Думаю, да. Хорошо. Но это будет не так забавно, как было бы с Блейком.

– Все в порядке.

– Хорошо. Гм. Нана, могу я с тобой кое о чем поговорить? – Я не знаю, как лучше это сделать. Ведь не существует практического руководства, как признаться в нетрадиционной ориентации от имени погибшего лучшего друга.

Она вытирает глаза.

– Да, Блейк, можешь. – Мы оба смеемся, хотя это совсем не смешно.

– Я уже давно об этом знаю, но теперь решил рассказать тебе. Я – гей.

Нана Бетси поднимает глаза к небу.

– Блейк, милый, если ты меня слышишь, послушай хорошенько. – Она смотрит на меня и сглатывает ком в горле, а когда снова заговаривает, в ее голосе больше нет дрожи и он обволакивает меня, словно пуховое одеяло. – Это не имеет для меня никакого значения. Я люблю тебя больше Бога. Поэтому если у него возникнут какие-то вопросы, он всегда может обратиться ко мне, потому что я люблю тебя таким, какой ты есть. А теперь, если это все, что ты должен был мне сказать, мы лучше поедем домой и полакомимся домашним жареным цыпленком и кукурузными лепешками. Твоими любимыми.