Она коротко кивает, словно судья, ударяющий молотком, а затем заводит машину, и мы трогаемся с места.

* * *

Она не преувеличивала, когда упомянула о жареном цыпленке и кукурузных лепешках. Мы сидим на кухне, и она ждет, пока нагреется масло в черной чугунной сковороде. Другая сковорода разогревается в духовке, специально для кукурузных лепешек. На большой тарелке громоздятся куриные бедра, щедро обвалянные в муке и специях. Рядом стоит миска с желтым жидким тестом для кукурузных лепешек.

Меня обуревает волнение. Этот день во многом обострил все те чувства, которые я испытывал последние несколько недель. Чувство вины. Горе. Страх. Казалось, что теперь они стали острее бритвы. Но, с другой стороны, я ощущал, как все эти эмоции чуть стихли и сменились приглушенным чувством утраты. В то время как горе ощущается более активной эмоцией, представляя собой торг, утрата напоминает горе с привкусом смирения. Если горе бурная волна, то утрата – печальное и мягко покачивающееся море.

– Ты рад, что мы провели такой день прощания? – неожиданно спрашивает Нана Бетси. Вероятно, мое лицо выдает эмоции.

– Да. – И я говорю по большей части правду. Другая же часть правды состоит в том, что я предпочел бы никогда не сидеть в кухне Наны Бетси, навсегда прощаясь с Блейком. – Мой психиатр считает, что это хорошая идея. – И это тоже не совсем правда. На самом деле здесь почти все неправда.

– Боже мой, психиатр? А я еще думала, что мне нелегко пришлось. – Нана Бетси бросает щепотку приправ на сковороду, и масло плюется раскаленными брызгами. Она захватывает щипцами несколько кусочков цыпленка и осторожно опускает на сковородку. Они шипят и пузырятся.

Мне кажется, что я мог бы ей рассказать все. И не стал бы упоминать о докторе Мендесе, если бы не захотел.

– У меня стали случаться панические атаки. Уже было целых три. Первая произошла через пару часов после того, как я ушел от вас в день похорон Блейка. Вторая – в первый день учебы, как раз тогда, когда я шел по коридору, а третья после того, как я узнал… – Мое признание заходит дальше, чем я предполагал.

– Узнал о чем?

У меня сухо во рту и кружится голова.

– Узнал, что окружной прокурор собирается предъявить мне обвинение.

– И что теперь? – Она оборачивается ко мне, широко раскрыв рот и сжимая в руке щипцы.

Мой голос звучит еле слышно, как у ребенка, который обмочил штаны прямо в классе.

– Отец Марса потребовал у окружного прокурора расследовать аварию и, возможно, предъявить мне обвинение.

– Наверное, ты меня разыгрываешь.

– Если бы.

– Что же такое происходит?

– Мы разговаривали с адвокатом, и он сказал, что меня могут привлечь за убийство по неосторожности.

– Как?

– Если они сумеют доказать, что я писал Марсу, зная, что он за рулем, и понимая, что он ответит мне. И еще что я знал о том, как опасно писать смс-ки за рулем. – Мои внутренности сплетаются в тугой узел.

Нана Бетси снова возвращается к плите и переворачивает куски цыпленка.

– Но ты всего этого не знал.

Я буквально парализован. Я ничего не говорю. Не двигаюсь. Нана Бетси смотрит мне в глаза. Я чувствую себя так, будто поднес руку слишком близко к огню. И это вполне соответствует действительности, потому что однажды весь этот разговор мог бы спалить меня дотла. Но я снова ощущаю непреодолимое желание избавиться от отравляющего меня яда вины.

– Но ты вполне мог все это знать, – тихо говорит она.

Не избавившись до конца от сковавшего меня оцепенения, я слабым голосом произношу:

– Адвокат сказал, что они смогут осудить меня, только если я во всем признаюсь. А они не могут заставить меня это сделать. Но если я признаюсь кому-то другому, они смогут использовать это против меня. – Я издеваюсь над самим собой и это кажется странно приятным, словно срываешь коросту с раны или засовываешь ватную палочку как можно глубже в ухо. Это как необъяснимое желание прыгнуть в бездну или броситься в самую гущу плотного автомобильного потока. Странно, что мы словно запрограммированы на то, чтобы испытывать удовольствие от самоуничтожения.

Нана Бетси некоторое время молчит, открывая духовку и доставая сковороду. Она смазывает сковородку жиром, выливает на нее тесто и возвращает в духовку. А затем усаживается за стол.

– Значит, будем считать, что этого разговора просто не было.

– Вы не должны лгать ради меня. Я заслуживаю наказания.

– Лгать о чем?

– Именно поэтому я чувствовал, что не заслужил быть здесь сегодня.

– Почему?

Я закрываю лицо ладонями.

– Мне так стыдно. Я ненавижу себя за то, что сделал.

Нана Бетси отводит мои ладони от лица и крепко стискивает их. А я не в силах смотреть на нее. Мое лицо пылает.

Она немного выжидает, а когда я так и не поднимаю глаз, говорит:

– Ты совершил ошибку. Но должен же хоть кто-то уцелеть в этой истории. Ты должен все это пережить ради Блейка.

Она отпускает мои руки, встает и аккуратно снимает куски цыпленка со сковороды, дожидаясь, когда с румяной кожицы стечет масло, и лишь затем укладывая их на тарелку, застеленную бумажными полотенцами.

Затем она опускает в раскаленное масло еще три куска цыпленка и снова садится.

– Я скажу тебе, кто не стал бы ни в чем тебя винить, – шепчет она.

Я слегка качаю головой.

– Блейк. Он никогда и никого ни в чем не обвинял. Я никогда не слышала от него плохого слова о Митци. А ты почему-то думаешь, что он мог кого-то обвинить? Я знаю о том, что происходило с ним в детстве, потому что видела все собственными глазами и слышала рассказы других людей. Но он никогда не жаловался.

– Он никогда не говорил при мне плохо о ней.

– Он никогда не жалел себя за то, что жизнь жестоко с ним обошлась. И не думаю, что он сейчас сидит в раю и жалеет себя, потому что уже не сможет взрослеть вместе с тобой.

От слов «он не сможет взрослеть вместе с тобой» я чувствую себя так, словно мои внутренности набили гвоздями.

Нана Бетси снова встает, чтобы перевернуть цыпленка.

– Если уж мы заговорили о взрослении, как у тебя дела сейчас? Подружился с кем-нибудь?

– Вы когда-нибудь видели Джесмин, подругу Эли?

– Красивую восточную девушку?

Я краснею.

– Она азиатка.

Нана Бетси прикрывает рот ладонью с таким видом, словно пытается подавить отрыжку.

– Прости. Азиатка.

– Да. За последнее время мы с ней очень подружились. Но с ней вообще очень легко дружить. Когда-то я дружил с Адейр, сестрой Эли. Но теперь этой дружбе пришел конец.