— Вышел один. Толстый.

— Это тот, которому в Комитете дали псевдоним Шут, — пояснил Егерь.

— Толстый, — повторил Гуннар. — Идет. За дом, теперь не видно.

— Как бы они не разбрелись кто куда. — Егерь выпрямился, закручивая фляжку. — Надо начинать, нас трое…

— А их — пять, — откликнулся Гуннар. — У каждого сила. Осторожно надо.

— Я не предлагаю…

— Тихо! Не мешай смотреть!

Егерь сел, мрачно глядя перед собой. Освальд, закончив переговоры, вернулся к дереву и произнес так, чтобы слышали оба:

— В доме должны быть Жрец, Шут, Амазонка, Маг и Тьма. Их силы… — Освальд замолчал, вопросительно глядя на Егеря.

Сообразив, что под «силами» эстонцы подразумевают особенности одержимости, тот сказал:

— Амазонку я видел в деле — она владеет каким-то ударом. Бьет с расстояния, возможно, током. У Жреца — суггестия. Про остальных мой связной в КАСе говорил… В общем, Маг — интуит, предвидение, Шут — изменения гравитационного вектора, но очень кратковременные, а вот с Тьмой пока неясно.

— У Амазонки сила «Электра», — подтвердил Освальд. — Нам нужны она и Жрец. Гуннар, ясно?

Тот не ответил, а Егерь спросил:

— Что значит «нам нужны»?

— Медузе нужны.

— В каком виде они ему нужны?! — повысил голос охотник.

— Тихо! — тут же пролаял сверху Гуннар.

А Освальд сказал такое, от чего у Егеря холодок пробежал между лопаток:

— В живом. Их приказано доставить в штаб-квартиру.

Старший эстонец откинул клапан лежащего на земле рюкзака, достал пластиковый футляр и пистолет с необычно длинным тонким стволом. Раскрыл футляр — там были небольшие черные флакончики с острыми концами.

Внутри у Егеря все клокотало, но гнев быстро прошел, уступив место холодной, хорошо контролируемой ярости, и, когда Освальд принялся заряжать инъекторами рукоять пистолета, охотник заговорил ровным голосом:

— Вы не собираетесь убивать аномалов? Хотите взять в плен, привести в Пси-Фронт, чтобы там их исследовали?

Эстонец, сидящий на траве и занятый пистолетом, ответил, не поднимая головы:

— Так.

— А может, и не только исследовали, может, и сотрудничали с ними?

Освальд пожал плечами. Вверху зашуршало — Гуннар полез вниз.

— Я сотру их всех, — сказал Егерь. — Всех пятерых.

— Медуза приказал иначе. — Закончив с оружием, старший эстонец выпрямился.

— Мне он ничего не приказывал. Все одержимые будут мертвы еще до вечера.

Освальд равнодушно качнул головой.

— Нет, двоих надо взять живыми.

Егерь отвернулся, показывая, что разговор закончен. Гуннар спрыгнул на землю между ним и Освальдам, а глаза старшего брата сузились, когда он понял, что Егерь говорит абсолютно серьезно, что он действительно собирается убить всех одержимых, наплевав на приказ.

— Смотри на меня и слушай! — приказал Освальд, и Егерь резко повернулся к нему. — Двоих надо оставить живыми. Ты это понял?

— Нет, этого не будет.

— Ты!!! — вызверился Гуннар, мгновенно переходя от равнодушия к животной ярости. — Что сказали?! Двоих — живыми! Выполнять приказ!

— Пошел на хер, — бросил Егерь презрительно.

Тогда Гуннар кинулся на него — но охотник был готов, он этого и добивался. Стрелять было нельзя, одержимые совсем рядом, услышат и насторожатся, поэтому Егерь упал на колени, пригнувшись. Голова очутилась между ногами эстонца, Егерь обхватил его за колени и с выдохом вскочил, через плечо бросив волчьелицего позади себя, теменем оземь.

Перед лицом мелькнул кастет с острыми шипами, но в руке уже был раскладной «офицерский» нож, оставшийся со времен КГБ. Отставной подполковник Захарий Петрович Егоров никогда не боялся пустить его в дело.

Освальд поперхнулся, глаза выкатились из орбит, когда лезвие вошло в шею. Оттолкнув старшего эстонца, Егерь высвободил оружие, и тут вскочивший Гуннар ударил его ножом в левое плечо. Провернув, выдернул и сделал охотнику подсечку. «Офицерский» вылетел из руки Егеря далеко в сторону, он упал. Гуннар прыгнул к нему. Егерь схватил лежащий в траве пистолет и выстрелил.

Игла шприца воткнулась в грудь эстонца. Тот зарычал, схватил инъектор, вытащил из себя.

Егерь пополз к своему ножу. Гуннар шагнул следом, но у него заплелись ноги, и он быстро засеменил вправо, кренясь набок все сильнее. Челюсть отвисла, глаза выпучились, и эстонец рухнул в траву. Глазные яблоки безумно вращались, он шумно, с присвистом дышал и беспомощно скалился.

Егерь сел, посмотрел на Освальда — мертв, на Гуннара — лежит на боку и пытается встать, но не может. Осторожно стянув с плеча потемневший от крови пуловер, скосил глаза. Рана была скверная.

Все утро Титор занимался своими делами, которых после вступления в новую должность хватало. Тем более что заместитель, доставшийся в наследство от Миши Барцева, два дня назад ушел в недельный отпуск, и отозвать его не получилось: зам отдыхал где-то в Австралии, и с ним не было связи.

Титор то просматривал документацию, то в сопровождении подчиненных ходил по этажам и уровням, запоминая расположение постов и сверяя их со схемой-инструкцией, то сидел над графиками смены караула. Скопировал себе несколько документов, чтобы были под рукой, переговорил с новыми помощниками, стараясь определить тех, на кого можно положиться в случае непредвиденных обстоятельств.

К обеду, умаявшись, он взял две чашки кофе, сел в своем кабинете Барцева, скинул туфли и закурил.

Тихо постучали, Иван недовольно буркнул:

— Ну?

Дверь открылась, и зашел Мальков с раскрытым лэптопом. Титор сунул ноги в туфли.

Мальков сказал светски:

— Хотел узнать, как вам на новом месте, Иван Степанович? — и в это время положил на стол записку.

«Уверен, что видеонаблюдения здесь нет, но отсутствие аудиоподслушки гарантировать не могу. Продолжим беседу».

Прочтя это, Титор кивнул и спросил:

— А как тебе новое начальство?

— Я доволен, все хорошо. Дина Андреевна очень точный и дисциплинированный руководитель.

Мальков обогнул стол и поставил лэптоп так, чтобы оба видели экран.

— Ну что же, рад, что у тебя все нормально. — Титор вопросительно глядел на бывшего зама.

Сигнал на монитор не поступал — шел «снег». Из USB-порта торчал штекер, от него тянулись проводки двух маленьких наушников. Мальков показал на них, вставил один в ухо и, пока Титор брал другой, защелкал кнопками клавиатуры. Экран потух и засветился снова. Теперь на нем была видна уходящая в перспективу темно-красная столешница, ее угол, дальше — стена, край окна… Часть кресла и сидящий в нем Манохов.