– Формулировка отказа от услуг юриставпечатляет. Ты считаешь себя вправе в любое время и без всяких объясненийвыставить меня за дверь, даже не меня, а вообще всякого представителя “Крейвицэнд Бэйн”.

– В последний раз мне потребовалось много сил,чтобы избавиться от этих еврейских выродков. Хочу подстраховаться.

– Резонно.

– Мне плевать, резонно это, по-твоему, илинет. Данный пункт не подлежит обсуждению.

– Ясно. И представлять твои интересы могутолько я.

– Совершенно верно. Никто, кроме тебя, пусть ив руки не берет мое дело. Хватит с меня иудеев, понял? То же относится кчерномазым и женщинам.

– Слушай, Сэм, мы же договорились называть ихчернокожими.

– О, прости, ради Бога. Тогда речь должна идтиоб афроамериканцах, иудоамериканцах и женоамериканцах. Мы с тобой будемирландоамериканцами и плюс белыми мужеамериканцами. Если тебе потребуетсяпомощь фирмы, постарайся общаться лишь с германоамериканцами илииталоамери-канцами. Примем в расчет условия Чикаго и допустим некотороеколичество выходцев из Польши. Грамотно, а? Вполне в духе межэтническойкультуры и политкорректности, так?

– Как тебе угодно.

– Уже легче.

Адам поставил на полях документа галочку.

– Я приму твои требования.

– Еще бы. Если действительно хочешь работать.Только держись подальше от нацменов.

– Исходишь из того, что им не терпитсявстрять?

– Я ни из чего не исхожу. Мне осталось всегочетыре недели, и провести их я хочу с людьми, которым могу доверять.

Адам еще раз прочел третью страницусоглашения. Судя по тексту, Сэм Кэйхолл намеревался единолично отобрать двухсвидетелей, что будут присутствовать при исполнении приговора.

– Мне не совсем понятен пункт о свидетелях.

– Все очень просто. Если дело дойдет догазовки, то в соседней комнате посадят около пятнадцати человек. Посколькупридут они туда из-за меня, я имею право выбрать хотя бы двух. Инспектор,американец ливанского происхождения, между прочим, подыщет остальных. Обычносреди писак устраивают нечто вроде лотереи, чтобы определить, кто из этиххищников своими глазами увидит процесс превращения жертвы в падаль.

– Тогда зачем этот пункт?

– В числе тех, кого выбирает казнимый, то естьв данном случае я, всегда был адвокат.

– И ты не хочешь делать меня свидетелем.

– Угадал.

– Полагаешь, я горю желанием присутствовать?

– Я ничего не полагаю. Всем известно, чтоадвокаты ногти грызут от нетерпения посмотреть, как их клиент вдыхает в себявеселенький газ – когда другого бедняге уже не остается. Им непременно нужнопопасть в объективы, полить слезы и покричать о справедливости.

– По-твоему, мне тоже?

– По-моему, нет.

– Так зачем же?

Сэм подался вперед, лицо его оказалось в двухдюймах от зарешеченного окошка.

– Затем, что ты не будешь присутствовать приказни, ладно?

– Договорились, – ровным голосом ответил Адами поднял с прилавка последнюю страницу. – Но до нее не дойдет, Сэм.

– Умница. Это я и хотел услышать.

– Однако без губернатора нам не обойтись.Пренебрежительно фыркнув, Кэйхолл откинулся на спинку стула, с независимымвидом скрестил ноги.

– Условия изложены предельно ясно.

Так оно и было. Почти вся последняя страницапредставляла собой злобный памфлет против Дэвида Макаллистера. Отбросив всторону юридическую учтивость, Сэм дал себе волю: едва ли не в каждой строкемелькали эпитеты типа “лживый”, “эгоистичный”, “продажный”, неоднократноподчеркивалась “неутолимая чиновничья тяга к саморекламе”.

– Значит, с губернатором у тебя проблемы, –сказал Адам. Кэйхолл презрительно улыбнулся.

– Не думаю, что такой язык уместен, Сэм.

– Мне плевать на то, что ты думаешь.

– Губернатор может спасти твою жизнь.

– Неужели? Это из-за него я оказался здесь, наСкамье. С чего вдруг он захочет спасать мою жизнь?

– Я не сказал “захочет”, я сказал “может”.Зачем лишать себя шанса?

Сэм закурил. Внучок-то, оказывается, совсемпростак. Опершись на локоть, он направил на Адама скрюченный указательныйпалец.

– Если ты считаешь, что Дэйв Макаллистер впоследнюю минуту дарует мне жизнь, то ты полный идиот. Я объясню тебе алгоритмего действий. Он использует мое дело, чтобы лишний раз привлечь к своей персоневнимание прессы. Он пригласит тебя к себе в кабинет, а за полчаса до твоегоприхода соберет в соседней комнате свору писак. Слушать тебя он будет свеличайшей заинтересованностью, пустится в глубокомысленные рассужденияотносительно ценности человеческой жизни, назначит новую встречу, уже ближе кказни. Когда ты уйдешь, он бросится к этим борзописцам и выложит им весь вашразговор. Вспомнит Крамера, прочтет лекцию о гражданских правах, пустит слезу.И чем ближе будет мой день, тем громче станет кричать о нем пресса. Макаллистериз кожи вылезет, лишь бы увидеть себя на телеэкранах. Примется зазывать тебя ксебе, если только ты ему позволишь. Он вдоволь напьется твоей и моей крови.

– Он в состоянии сделать это и без нас.

– Так и выйдет. Помяни мое слово, Адам: за часдо исполнения приговора губернатор соберет пресс-конференцию, либо здесь, либоу себя, чтобы перед десятками телекамер отказать преступнику в милосердии. И вглазах подонка будут блестеть слезы!

– Но поговорить с ним все-таки стоит.

– Отлично. Иди, говори. Как только за тобойзахлопнется дверь, в силу вступит второй пункт нашего соглашения, и отМакаллистера ты прямиком направишься в Чикаго.

– Он может проникнуться ко мне симпатией.

– Он полюбит тебя. Еще бы, внук Сэма Кэйхолла.Какая захватывающая история! Новые репортеры, новые интервью. О, он будет оченьрад такому знакомству. Черт побери, ты же поможешь его переизбранию!

Адам пометил что-то в блокноте и попробовалсменить трудную тему:

– Кто научил тебя так писать?