– Нет. Ты первая.

– Как тебе удалось собрать материал?

– Потребовались деньги, время и немногоусилий.

– Адский труд!

– На первом курсе у нас был чудаковатыйпреподаватель политологии. Приносил с собой на занятия пачки газет и заставлялаудиторию обсуждать новости дня. Однажды “Лос-Анджелес таймс” напечатала статьюо грядущем в Миссисипи суде над Сэмом Кэйхоллом. Мы заинтересовались, началипристально следить за ходом процесса. Когда Сэма признали виновным, однокурсники,в том числе и я, единодушно одобрили решение жюри присяжных. Помню, возниклажаркая дискуссия по вопросу смертной казни. Спустя несколько недель отецпокончил с собой, а ты рассказала мне правду. Я боялся, как бы о ней не узналидрузья.

– Узнали?

– Конечно, нет. Я же Кэйхолл, мастер хранитьсекреты.

– Долго этот секрет не продержится.

– Ты права.

Некоторое время они сидели в тишине. Выключивтелевизор, Адам бросил панель управления на столик.

– Мне жаль, Ли, что история с Сэмом выплыветнаружу. Я бы очень хотел избежать этого.

– Ты многого не понимаешь.

– Согласен. А ты не в состоянии объяснить,так? Пугает мысль о Фелпсе и его родственниках?

– Мне нет никакого дела до Фелпса и егородственников.

– Но от их денег ты не отказываешься.

– Эти деньги я заслужила. Я двадцать семь леттерплю своего ничтожного мужа.

– Боишься, отвернутся в сторону члены твоихклубов?

– Прекрати, Адам.

– Прости. Странный сегодня день. Я вышел изтени, Ли, вышел, чтобы посмотреть в глаза прошлому, и, наверное, упиваюсьсобственным мужеством. Прости.

– Как он сейчас выглядит?

– Здорово сдал. Серо-бледный, весь в морщинах.Он слишком стар, чтобы сидеть в клетке.

– Помню наш разговор накануне последнего суда.Я спросила: “Почему ты не растворился в ночи, не бежал куда-нибудь в ЮжнуюАмерику?” Знаешь, что он ответил?

– Что?

– Что думал об этом. Жена умерла, сын покончилс собой. Он читал о Менгеле, Эйхмане и других нацистах, которые нашли прибежищев Южной Америке. Он даже упомянул о Сан-Паулу, где среди двадцати миллионовжителей можно было бы без труда затеряться. У Сэма имелся друг, тоже бывшийкуклуксклановец, специалист по подделке документов. С его помощью отецнаверняка бы перебрался за границу. Он думал об этом.

– Но размышления его так и осталисьразмышлениями. Жаль, ведь в противном случае Эдди мог бы не нажимать на курок.

– За два дня до отправки в Парчман я навестилаСэма в гринвиллской тюрьме. Это была наша последняя встреча. Я опять спросила:почему ты не бежал? Он сказал, что мысль о смертном приговоре ему и в голову неприходила. А потом добавил: значит, ошибка будет стоить ему жизни.

Адам переставил блюдо с остатками поп-корна настол, медленно склонил голову к плечу Ли. Та осторожно погладила его по щеке.

– И зачем ты только ввязался?

– В красном спортивном костюме он выгляделтаким жалким.

Сержант Клайд Пакер наполнил фарфоровую кружкусвежесваренным кофе и начал заполнять графы рутинного формуляра. Рядом соСкамьей он провел двадцать один год, причем последние семь лет в должностистаршего смены. Каждое утро Клайд появлялся в отсеке А, чтобы принять на себявместе с двумя охранниками и двумя надзирателями ответственность зачетырнадцать узников. Покончив с формуляром, он бросил взгляд на доску ссообщениями. В прижатой крошечным магнитиком записке ему предлагалось заглянутьк инспектору Найфеху. Другая извещала, что заключенный Ф. М. Демпси требуеттаблеток от сердца и встречи с врачом. Всем им подавай врача, подумал Клайд. Онприхватил с собой кружку дымящегося напитка и вышел в коридор: приближалосьвремя утренней инспекции. Окинув взглядом стоявших у Двери главного входа двухохранников, приказал младшему, невысокому белому парню, подстричься.

Блок особого режима считался очень неплохимместом для работы. Как правило, его обитатели вели себя спокойно инеприятностей персоналу не доставляли. Двадцать три часа в сутки заключенные непокидали своих камер, вволю спали и ели вполне приличную пищу. Каждый день почасу проводили на свежем воздухе (это называлось “сделать глоток свободы”). Прижелании заключенный выходил на прогулку в полном одиночестве. В камерах имелисьтелевизоры или радиоприемники, у многих – и то, и другое. После завтрака всечетыре отсека пробуждались к жизни: в коридоре начинали звучать музыка, отрывки“мыльных опер”, выпуски новостей, сидельцы негромко переговаривались через решетку.Видеть друг друга они не могли, но беседовать толстые металлические прутьянисколько не мешали. Временами кого-то не устраивали пронзительные звуки джаза,лившиеся из соседней камеры, разгоралась перебранка, но бдительный стражпресекал ссору в зародыше. Обитатели Семнадцатого блока обладали не толькоопределенными правами, были у них и некоторые привилегии. Самым большимнаказанием считалось лишиться телевизора.

Скамья жила в атмосфере своеобразногобратства. Сидельцы, и белые, и чернокожие, оказались на ней за жуткие,леденившие душу убийства, но детали содеянного соседом их не интересовали, какне интересовал, собственно говоря, и цвет его кожи. Среди обычного контингентасуществовала четкая классификация, строившаяся главным образом по расовому признаку.На Скамье же о человеке судили по тому, как он держал себя в этих весьманепростых условиях. Вне зависимости от личных симпатий или антипатий, собранныев этом крошечном мирке люди обречены были бок о бок дожидаться общей для всехучасти. Основой их братства являлась смерть.

Смерть одного означала приближение смертидругого. Весть о Сэме Кэйхолле распространилась по отсекам очень быстро. Кдвенадцати часам предыдущего дня в коридорах стояла необычная тишина.Обитателям блока срочно потребовались адвокаты, резко возрос интерес кюридической литературе. Пакер заметил, что многие задумчиво перелистывают своиличные папки с постановлениями суда.

Отсек А насчитывал четырнадцать совершенноодинаковых камер размером два на три метра, отделенных от коридора решеткой изметаллических прутьев. Вся жизнь сидельца проходила на глазах стражи.