Пере де Монтегаудо с яростью смотрел на гарцующего и невредимого эмира. Он готов был сам хоть сейчас броситься на него, но высокий пост и правила ордена, запрещающие поединки, сдерживали его. Желваки ходили ходуном на его худом загорелом лице. И возможно, в эту минуту он пожалел, что является предводителем грозного ордена, а не простым рыцарем, чтобы выйти на дуэль. Пять рыцарей, находившихся при нем, в нетерпении сжимали древки копий и переглядывались. Они ждали, что магистр вот-вот разрешит им выехать против Аль-Хафиза.

– Проклятье! Он неуязвим! – прорычал по-немецки стоявший у забора рядом со Штернбергом госпитальер.

– Я бы сказал, что его трудно поразить, но не невозможно, – возразил граф.

– Вы правы, и скоро вы все это увидите!

– Еще бы! Я сам его убью! Эй, Ганс, приведи моего коня.

– Позвольте, но я испросил разрешения у своего магистра и намерен первым сделать это!

– Мы с вами где-то встречались?

– Да, я узнаю ваш герб. Мы встречались зимой, когда, переправившись через реку, гнались за убегающими сарацинами. Я брат Вальтер. Помните меня?

– Припоминаю. А я Генрих фон Лотринген граф фон Штернберг. Будем еще раз знакомы!

– Толпа здесь большая, многие хотят покончить с эмиром. Думаю, всем представится такая возможность. Будем соревноваться за честь погибнуть первыми! – Госпитальер грустно улыбнулся и позвал слугу. Тот привел его коня. Следом за ним коня подвел графу и Ганс.

– Кто первый из нас выскочит за ворота, тот первый и сразится с эмиром, – сказал брат Вальтер и направил коня к воротам. Штернберг проследовал рядом с ним.

А тем временем с Аль-Хафизом дрался Австрийский барон Вольфрам фон Танненфельд. Немец был высокого роста и очень крепкого телосложения, но вместе с тем быстр и ловок. Когда противники сшиблись, у них сломались копья, и теперь они вели в седле бой на мечах.

Кассель давно заметил, что с Данфельдом творится что-то неладное. Он был молчалив, бледен и необычайно сосредоточен на поединках. Кассель пошутил, что не собирается ли Данфельд принять участие в самоубийстве и выступить против эмира, на что не получил вразумительного ответа, а только какое-то нечленораздельное мычание.

Вольфрам фон Танненфельд сделал-таки то, что не удавалось никому до него – ранил Аль-Хафиза в правую руку и правое бедро. Раны были не очень тяжелыми, но кровь и боль явно поубавили боевой пыл и напористость сарацина. Правда, это стоило Танненфельду жизни. Эмир пронзил его горло своим кривым мечом, ловко перекинутым в левую руку.

Не успели слуги Спинелло дель Сото и Вольфрама фон Танненфельда убрать тела своих сеньоров с поля боя, а Аль-Хафиз перевязать раны, как в новый бой мчался госпитальер Вальтер. Он опередил Штернберга на пару секунд и первым выскочил за ворота.

Эмир был не уверен, что сможет больной рукой действовать копьем, поэтому он отъехал от слуг, перевязавших его, и взял булаву, притороченную к луке седла. В тот момент, когда госпитальер готов был ударить его своим копьем, сарацин прикрылся щитом, нагнулся и сполз на левый бок коня. Страшный удар прошел мимо. Мгновенно поднявшись, эмир метнул булаву в затылок брата Вальтера. Шлем не раскололся, но госпитальер тут же вывалился из седла.

Следующим готовился вступить в бой граф Генрих фон Штернберг. Он был уже в шлеме и с копьем, но попридержал дестриера, давая дорогу орденской прислуге, которая торопилась поднять брата Вальтера и отнести в лагерь. Граф от ярости сжал зубы и мысленно посылал проклятия сарацину. Ему было искренно жаль каждого, кто погиб в поединке с эмиром, но этого госпитальера особенно. Штернберг чувствовал к брату Вальтеру симпатию, видел в нем родственную душу и очень хотел с ним подружиться.

Но тут произошло неожиданное. Опередив графа и промчавшись мимо него, распугав орденскую прислугу, из ворот выскочил барон фон Данфельд. Штернберг не поверил собственным глазам. Однако зрение не обманывало его. Через прорезь в топфхельме он явно видел фигуру и герб Данфельда.

– Безумец! – прошептал граф. – Ему ли выходить против такого искусного бойца! Моя сестра овдовеет, так и не выйдя замуж! Конрад, Лихтендорф, встречайте нашего друга!

Кассель, отлучившийся от созерцания поединков по малой нужде, не уследил, таким образом, за Данфельдом и не успел принять меры, чтобы тот не шел на верную смерть. А барон все сделал быстро. Конь его был заранее подготовлен, но стоял в стороне. Как только эмир сразил госпитальера, Данфельд подбежал к своему дестриеру, несмотря на возгласы удивления вокруг, ибо все знали, что сейчас в бой вступит граф фон Штернберг.

Иштван Янош, недолюбливающий барона за то, что тот смеялся над ним в день знакомства, с интересом прильнул к забору посмотреть, как Данфельд собирается победить эмира.

Аль-Хафиз сильно страдал от ран на руке и бедре, но показать свою боль было для него бесчестьем. Он многое отдал бы хотя бы за час передышки. Но христиане сочли бы это трусостью. Нет! Он не мог проявить перед ними свою слабость. Видя мчащегося на него Данфельда, эмир понимал, что умрет сегодня. Вызывая рыцарей на бой, он слишком надеялся на свою недюжинную силу, ловкость и верил в собственную неуязвимость. Он не думал о возможности ранения. А вот теперь перед ним замаячила смерть. Он убьет этого наглеца, но на его место встанет другой, а потом еще и еще. Христиане не дураки, они видят, что их враг ранен и рано или поздно силы его иссякнут, поэтому они будут вновь и вновь выходить против него. Что ж! Значит, нужно убить как можно больше этих хваленых рыцарей! Аль-Хафиз взял в левую руку секиру, а в правую перенес щит и спокойно ждал приближающегося Данфельда.

Данфельд мчался, опустив копье и низко пригнувшись к шее коня. Когда до сарацина осталось несколько метров, барон перевел древко копья в поперечное положение. Убить коня в поединке было бесчестно, но можно ударить его, имитируя атаку на всадника.

Так и случилось. Древко на скорости ударилось о холку арабского скакуна и разлетелось от встречи со щитом Аль-Хафиза. Лошадь дико заржала от боли и поднялась на дыбы. Это не позволило эмиру ударить Данфельда вдогонку секирой. Барон выхватил меч и помчался от эмира в сторону пальмовой рощи, что росла прямо посередине ничейной территории, несколько севернее от места поединков. Аль-Хафиз, приведший животное в повиновение, с торжествующим воплем погнался за Данфельдом. Впервые его противник показал перед ним тыл, и эмир посчитал труса легкой добычей.

Сарацины на своей стороне ликовали и потрясали оружием. Крестоносцы хранили гробовое молчание. Всем было ясно – отступление Данфельда лишь продляет его неминуемую агонию.