Клоун Гарик, помимо чувства юмора и невероятно маленького роста обладавший недюжинным талантом художника, гуашью нарисовал афишу. Там был изображен огромный бородатый мужик в ботфортах и шляпе с пером, на левой ладони у него стояла в розовом платье с пеной рюшечек Крися, ее Гарик нарисовал как всегда с неизменной любовью, другой рукой – греко-римским захватом – мужик сжимал горло какому-то толстому усатому щеголю в полосатом трико, голова которого едва доходила до солнечного сплетения великана.

И заголовок – аршинными буквами:

Ботик сидел на галерке и страшно волновался. У него пересохло во рту и вспотели ладони. Ему казалось, еще минута, и он станет свидетелем какого-то сумасшедшего чуда.

В первых рядах, разумеется, ожидали спектакля достопамятные отцы города, а дальше, как водится, толпилась разная пересортица. Даже Лара – и та не удержалась, на двоих с Дорой Блюмкиной они купили один билет: Ларочка явилась на первое отделение, а Дора на улице ожидала второго, прислушиваясь к ликующим праздничным звукам, доносящимся из шатра. Маруся не могла прийти, она дежурила в госпитале, Ботик забежал к ней перед представлением, она бинтовала грудь худющему рыжему солдату.

Зато с помощью Пашки-цыгана Ботик незаметно провел Асеньку.

Оба они запомнили этот вечер навсегда, «умирать буду – вспомню», любила говорить Асенька, не знаю – исполнила ли свое обещание. Когда она в глубокой старости покидала этот мир, меня не было с нею рядом.

Поискав глазами Иону, Ася не увидела его в толпе, это чуть омрачило ее счастье. Шум, гам, тетки по рядам разносят «горя-ачие пирожки!», «жа-а-а-реные семечки…». Тут же шла торговля пышками, орехами, маковниками, кислыми щами…

Вдруг свет погас, публика стихла, оркестр заиграл увертюру. Конечно, в ней явственно не хватало позолоченных труб, тромбонов и саксофонов, они постепенно перекочевали в военные оркестры. На днях у Бэрда Шеллитто забрали последнего трубача, благодаря чему вся программа оказалась на грани срыва. Ну как же без трубы? Цирк без трубы – не цирк, а простой набор номеров! Труба ворожит, священнодействует, фокусирует, расставляет акценты, наводит резкость, излучает магию, черт возьми!

Увы, его оркестранты вместо полета воздушных гимнастов под куполом цирка теперь в звездном небе ночном наблюдают фейерверк осветительных ракет и шрапнели.

Но инструменты всё же звучали духовые: корнет-а-пистон, кларнет и сопелочка, олений рожок плюс гармошка и, разумеется, барабан. На всем этом играли муж с женой – музыкальные эксцентрики Пенелопскеры. Специального места для оркестра не было, лишь над форгангом, выходом из кулис на арену, возвышалась крошечная площадка, там они и разместились.

Под бравурное попурри на тему «Летучей мыши» к публике вышел Бэрд Шеллитто собственной персоной, наряженный в сиреневый камзол и красные рейтузы, в изящных кожаных сапожках, отделанных тесьмой. Приветственным жестом он поднял над головой искрящийся цилиндр и громко произнес:

– Гуд ивнинг, господа! Цирк Шеллитто начинает представление!

С этими словами директор откинул мерцающий синий полог кулисы, а на манеже, разбрасывая опилки, появилась вороная лошадь с наездником в маске и плаще. В одной руке всадник держал поводья, в другой – сияющую в золотом луче трубу. Сделав пару эффектных кругов по манежу, он вскинул трубу и заиграл.

Волнующая, волшебная, его музыка уносила зрителей и артистов из этого расколотого опустошенного мира, отыскивая прибежище в сердце, будто бродячее шапито превратилось в Ноев ковчег, где оказались те, кого выбрал Ной, чтобы спасти от Потопа. В наличии имелась даже белая птица, которая могла бы возвестить людям об избавлении от непостижимой всеобщей беды, будь на это хотя бы крошечная надежда.

Восторженный шепот пронесся по рядам, так был прекрасен таинственный незнакомец на вороном коне, в белой манишке с бабочкой и сверкающем блестками рединготе, никто ни в жизнь не узнал бы в нем Иону Блюмкина, если б не Асенька, которая сразу все поняла и вскрикнула: «Мамочки мои! Да это же Иона!»

– Иона?!

– Точно! Блюмкин!

– Йошка Блюмкин! Как я его сразу не узнал?

Свист, топот, аплодисменты кого бы угодно выбили из седла. Однако Иона, и будучи разоблаченным, не вышел из образа – гнул свою линию загадочного мистера Икс, извлекая из трубы непомерной силы и поразительной красоты звуки – в безукоризненной чистоте, с которой он исполнял труднейшие пассажи, и все это, я повторяю, – подымаясь и опускаясь верхом на вороной, словно катерок на волне.

Иона до того преобразился, даже Ботик был обескуражен, хотя он лично привел друга в цирк, узнав от Пенелопскеров о плачевном состоянии оркестра. В поисках подходящих музыкантов неутомимый Шеллитто целый Витебск обежал – слушал старичков, зажигавших по ресторанам и трактирам, свадебных скрипачей, столетнего органиста Янкеля из костела святой Варвары, сивых лабухов, некогда служивших в полицейском оркестре.

Не то.

И вдруг является Иона с начищенной трубой, за которую Шеллитто схватился, как утопающий за соломинку. Едва услышав короткую неаполитанскую песенку «О! Мама!», которую напевал еще в детстве Зюси маэстро Джованни, директор загудел:

– Good!!! Goood!!!

И понеслось!

Номер осложнялся тем, что Иона совсем не умел держаться в седле. Ничего, к нему вывели понятливую смирную Эфиопку, даром что знойной угольной масти с искрой во лбу – само послушание.

Когда же она в такт арии «Сердце, ты снова огнем любви объято» двинула испанским шагом, самостоятельно сменив его на пиаф и курбет, Дора, сидя у шатра на лавочке, встрепенулась.

– Voi Va Voy! Кто ж там наигрывает мою любимую арию Розалинды, еще и на трубе? Только сынок умеет вот так задеть струны души… Кстати, где он болтается? Нет, напрасно я уступила первое отделение Ларе. Надо было идти самой. Сначала всегда все самое интересное…

Не переставая танцевать и гарцевать, не выбиваясь из ритма, Эфиопка грациозно удалилась с манежа именно тогда, когда финальная нота взвилась к верхним галеркам и забилась, как заплутавшая голубка, под куполом, хотя Иона давно опустил трубу.

Грянули на своих рожках, сопелочках и гармошках супруги Пенелопскеры. А на арену выбежала Аве-Мария с наездницей – дочкой Шеллитто Эммой, которая не только перелетала через ленты и обручи, но в такт музыке, стоя на лошади, прыгала через скакалочку.

Как только лошадь скрылась за кулисами, штальмейстер объявил:

– Белорусский Гулливер, Лука Махонкин! Самый большой человек мира. Первое представление! И заслуженный русский борец Иван Иваныч Гром, убивающий быка кулаком! Греко-римская борьба по французским правилам. Битва титанов на арене нашего шапито!