– Самой английской королевы? Подумать только! – рассмеялся в ответ Стенин.

Я тоже не смогла сдержать улыбку. Вспомнила, как спросила у Ильицкого, действительно ли его спаниель королевских кровей, а тот, совершенно не смущаясь, пожал плечами и ответил:

– Все может быть. Я выменял его за коробок спичек у гостиничного швейцара… но кто знает, какими путями он попал к швейцару, правильно?

– …а еще Мари стреляла из револьвера! – не замечая улыбок, наперебой рассказывали мальчики.

– Да что вы говорите?! – всерьез изумился Стенин.

– Да, из настоящего!

– И сразу попала в цель! Papa ее похвалил и сказал, что она эта… как ее… Анфиска-Палата!

– Афина Паллада! – вспыхнула, возмущенная оговоркой брата, Мари.

Моя воспитанница сидела с нами, правда в разговоре прежде не участвовала, а, устроившись в кресле, читала что-то в книжке с иероглифами на обложке.

– Афина Паллада это греческая богиня, чтоб ты знал, балда, – продолжала Мари. – Вот только быть вечно непорочной девой-воительницей – нет уж, увольте.

– Мари, Мари… – ласково рассмеялся Денис Ионович.

Мне следовало одернуть девицу, поскольку мальчики уже начали совещаться, что бы могло означать слово «непорочная», но, видимо, у меня было слишком хорошее настроение, поэтому я лишь хмыкнула:

– Не волнуйтесь, ma chere, Афиной вам точно быть не грозит, поскольку ко всему прочему она еще и богиня мудрости. А вы скорее уж Эрида – богиня хаоса.

– Нет, какая же Мари богиня хаоса? – смеялся Стенин. – Она у нас Фрейя – и только Фрейя! Красавица, богиня любви и – совсем чуть-чуть – войны.

Искоса наблюдая за Мари, я отметила, что на мои слова она усмехнулась краешком губ, а после поверх своей книжки взглянула на меня. С четверть минуты мы так глядели друг на дружку, словно заново узнавая. А потом, так ни слова и не сказав, снова уткнулись каждая в свою книгу.

А спустя еще минут десять я услышала, как к воротам дома подъехала коляска – выглянула в окно и сразу увидела топчущегося у дверей посыльного с огромным букетом роз. Тотчас отложив книгу, я попросила Мари приглядеть за мальчиками и направилась к парадной лестнице. Увидела как раз, что Аннушка открывает дверь и рассеянно принимает букет из рук посыльного.

– Для Катерины Карасёвой, – услышала я, притаившись на лестнице, его голос, – распишитесь-ка здесь, сударыня…

– Ну, дела! – изумилась Аннушка, утыкаясь в розовый букет носом, когда закрыла за посыльным. А потом крикнула наверх, все еще не видя меня: – Катька! Тут презент для тебя принесли – где ты прячешься опять?!

Аннушка продолжала обнюхивала букет, а потом, увидев на лестнице меня, громко ухмыльнулась:

– Надо ж какой шикарный! Вот смеху-то будет, если Катька и правда замуж за прынца какого выскочит. В тихом омуте, как говорится…

– Аннушка, позвольте, я сама букет Катюше отнесу, – предложила я, протягивая к цветам руки и не давая ей шанса отказаться.

– Ну, отнесите… только потом расскажете, какое у Катьки лицо было?

Я ответила ей лишь укоризненным взглядом – порой Аннушка совершенно забывалась.

– Это что – мне? – недоверчиво спросила Катюша, когда я постучала к ней в комнату с цветами в руках.

– Да, посыльный сказал, что вам. Там записка есть, – кивком я указала на притаившуюся среди розовых бутонов карточку.

Катюша немедленно ее схватила и, нахмурившись, принялась читать:

– «Многоуважаемой Екатерине Сергеевне Карасёвой… со всем почтением… премного благодарен вам за Вашу доброту… подпись Коньяков-Бабушкин Савелий Прохорович…». Ничего не понимаю, – совсем растерялась Катюша. – Я не знаю никакого Коньякова-Бабушкина. И я вовсе не Сергеевна…

Она, кажется, начала понимать, в чем дело, но поздно: я уже протиснулась мимо ее плеча в святая святых – Катюшину спальню. Почему святая святых? Потому что, как я уже говорила, дальше порога она обычно без крайней надобности никого не пускала.

Сейчас же Катюша слишком занята была розами. А я огляделась: небольшая комнатка выходила окнами на юг, как и моя, так что здесь должно было быть солнечно и тепло – однако портьеры у Кати были опущены, из-за чего в комнате сразу поселялся полумрак, делалось как будто холоднее, а воздух становился тяжелым. Но Катюшу, похоже, это не смущало. В это время она должна была бы заниматься детьми, но без зазрения совести Катя сидела у себя и, похоже, писала письмо – догадаться об этом можно было разве что по открытому флакону с чернилами. Самого же письма поблизости не оказалось – скорее всего, Катя оперативно спрятала его в ящик бюро. Н-да, мне такой конспирации учиться и учиться.

Комната Катюши вообще поражала своим спартанским порядком – такого, пожалуй, даже у нас в dortoir [50] Смольного не бывало. Это притом, что нас наказывали за малейшую складочку на покрывале кровати.

– Здесь написано «Пресненский переулок, дом двадцать». Пресненский, а не Пречистенка. Адресом ошиблись, – заключила, наконец, Катюша, и в глазах ее читалось, пожалуй, облегчение от сделанного вывода.

Я не стала ее переубеждать, что цветы доставили не только по верному адресу, но и сделали все наилучшим образом: служащий цветочной лавки по имени Николай с лихвой отработал свои два рубля, которые я вчера заплатила ему, чтобы он, во-первых, сделал на карточке продиктованную мною надпись, во-вторых, отнес букет по «неправильному» адресу, ну и, в-третьих, позаботился, чтобы на букете не осталось никаких опознавательных отличий их лавочки.

Ну не могу же я, право, ждать вечность, пока у Катюши появится настолько хорошее настроение, что она пустила бы меня к себе в комнату просто так, да еще и выразила бы охоту разговаривать?!

А, меж тем, именно у этой девушки в запертой комнате и запертом на ключ ящике нашли револьвер, из которого застрелили Балдинского. Она своими руками его туда положила, преследуя цели, которые едва ли окажутся благородными. Все больше я укреплялась в мысли, что Катя осведомлена, кто убийца и, так как до сих пор не призналась об этом полиции, рассчитывает что-то получить за свое молчание. Увы, я слишком хорошо знала, к чему это может привести, поэтому всей душой надеялась, что смогу девушку переубедить.

– Какая у вас миленькая комната, Катюша, – сказала я и, отчаявшись дождаться приглашения, села на один из стульев.

– Благодарю, – ответила девушка, недружелюбно глядя на меня из-под бровей.

На полминуты примерно в комнате повисло молчание, в котором отчетливо слышно было, как по коридору прошел лакей, потом чуть скрипнула дверь в гостиную, и можно было даже разобрать, что он что-то спросил.

Катя возобновлять беседу и не думала.