Телефонная книжка сама открылась на букве «П».

Янина Пшеславская.

В трубке слышались долгие гудки, и Вера малодушнообрадовалась – возможно, Янина уехала в отпуск или по делам, и разговор можноотложить на неопределенный срок. Она уже собралась положить трубку, но тутуслышала голос – холодный, слегка насмешливый.

Вера молчала, потому что горло сжал привычный спазм.

– Алло, я слушаю, говорите! – В голосе появилисьявные нотки недовольства.

Вера зажмурилась и бросилась в разговор, как в холоднуюводу.

– Это Вера Семенцова! Мне очень нужно с тобойпоговорить!

– Разве мы на «ты»? – холодно удивилась трубка, ноВера обостренным чутьем успела отметить некоторое замешательство в голосе.

– Простите, Янина, не знаю вашего отчества. Я оченьволнуюсь, поэтому допустила бестактность.

На самом деле, ей стало гораздо спокойнее, и та, в трубке,сообразила, что, добиваясь официального «вы», она подчеркивает разницу ввозрасте – лет семь, наверное, все же немало…

– Ты уверена, Вера, что нам нужен этот разговор? –спросила Янина чуть помягче – наверное, вспомнила все же, что три месяца назаду Веры умер муж.

Настал Верин черед усмехаться. Эта Янина, должно быть, вообразила,что Вера явится к ней выяснять отношения. Как будто сейчас это имеет какое-тозначение… Как будто Вера просто умирает, как хочет узнать, как же они крутилилюбовь в юности, кто кого бросил и все такое прочее…

И правда, неожиданно поняла Вера, к чему теперь ее страхи ипереживания. Нужно забыть все плохое и помнить только хорошее, а его было в ихсемейной жизни немало.

– Боюсь, что ты меня неправильно поняла, – Вераедва удержалась, чтобы не подпустить в голос ехидства, – мне нужнопоговорить с тобой о деле. Видишь ли…

Далее она скороговоркой поведала Янине историю с картиной,которую пять лет назад вытащил из мусора доктор Сиверцев. Больше всего онабеспокоилась, что Янина сейчас вежливо, но твердо пошлет ее подальше (какаякартина, какой Сиверцев?), и тогда будет очень неудобно перед реставраторомСтарыгиным – она-то его обнадежила, да ничего не сделала.

Однако Янина вспомнила и доктора Сиверцева, и даже история скартиной ей была известна – что-то такое говорил Аркадий Петрович ее материперед отъездом.

– Может быть, ты или твоя мама что-то знаете о жильцах,тех, кому эта картина принадлежала, может, вы хоть что-нибудь помните? –почти умоляла Вера. – Реставратор очень просил, там с этой картинойкакая-то проблема…

– Мама сейчас в отъезде, у сестры под Москвой на вселето… – ответила Янина. – Тебе срочно?

– Срочно, – ответила Вера, – очень срочно.

– Я к тому, что разговор это не телефонный… Завтра я немогу, а послезавтра улетаю в Швейцарию. Можешь прийти прямо сейчас?

– Могу, – неожиданно согласилась Вера, – ещене поздно.

Она бросила трубку и забегала по квартире, торопливособираясь. Отшвырнула заношенный черный костюм почти с отвращением, наскороперебрала плечики в шкафу и остановилась на скромном темно-синем платье вмелкий горошек. Снова поглядела на себя в зеркало – теперь уже по-деловому, нетратя времени на бесполезные огорчения. Волосы торчали в разные стороны, как утряпичной куклы, Вера кое-как разгребла это вопиющее безобразие гребешком изаколола гладко. Косметикой в последнее время она не пользовалась совсем. Изящика выпал тюбик губной помады – почти новый, то ли кто-то подарилдавным-давно, то ли сама купила, да забыла. Странно и непривычно быловглядываться в свое лицо в зеркале, Вера давно уже не смотрела на себя с мысльюприукрасить или скрыть недостатки. Откровенно говоря, она вообще забыла, когдасмотрелась в зеркало. Она нанесла помаду – неумело, непослушными руками, идобилась вдруг неожиданного эффекта, лицо стало ярче и даже не так заметны двегорькие складки возле губ.

Платье безбожно висело на ней, Вера и не думала, что такпохудела. Пришлось туго затянуть талию широким черным поясом.

«Что люди скажут, – прозвучал в ушах противныйстарушечий голос, – что скажут, когда увидят, как вдова идет куда-то всяразмалеванная, на ночь глядя…»

– Плевать! – сказала Вера, глядя в зеркало. –Мне плевать. Я так больше не могу!

На улице был чудесный летний вечер. Жара спала, с Невы тянуллегкий ветерок, было светло и полно народа. Все радовались лету.

От метро до дома на Кирочной Вера шла пешком, было такприятно смотреть на беззаботных отдыхающих людей и на витрины магазинов. Платьеласково облегало тело, она даже улыбнулась какому-то малышу в коляске. И он незаплакал, не испугался, как случилось бы еще вчера, а улыбнулся в ответ.

Янина открыла дверь сразу же и помедлила на пороге,разглядывая незваную гостью. Вера в ответ уставилась на нее.

Все еще хороша. Не такая, как в юности, – черты сталималость грубее, жестче, однако красота более яркая, зрелая. В глубоких темныхглазах Янины Вера отразилась вся – от скромного платья в горошек до дешевойпластмассовой заколки в волосах. Хозяйка-то хороша и в домашнем наряде –простые джинсы и льняная блузка без рукавов.

Захотелось немедленно уйти. Бежать домой, закрыться на всезамки, упасть в кровать и забыться до утра тяжелым сном без сновидений. Но Верапредставила себе пыльную унылую квартиру, где засохли все цветы, где дажетелевизор сломался, а потом представила, каким взглядом посмотрит на нееДмитрий Алексеевич Старыгин, и решилась.

– Я могу войти? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Да, конечно! – Янина очнулась от своих мыслей ипосторонилась.

Как ты? – спросила она, отвернувшись к вешалке.

– Плохо, – неожиданно честно ответила Вера. –Очень плохо.

– А чего же ты хотела? – Янина пожала плечами.

И Вера поняла, что сказала она это не от равнодушия и не иззлорадства, а просто так, как есть на самом деле. Было бы странно, если бы Вересейчас стало хорошо и весело.

– Чаю хочешь? – спросила Янина, направляясь накухню. – Надо зеленый пить, да я его терпеть не могу.

– Я тоже, – согласилась Вера.

– Рассказывал мне Аркадий Петрович о тойкартине, – заговорила Янина, разлив по чашкам душистый чай, от крепости онказался темно-вишневого цвета, – значит, ценная оказалась…

– Шестнадцатый век, неизвестный итальянскийхудожник, – поддакнула Вера, – а если про нее подробности узнать, томожно атрибуцию провести. Имя художника установить…

– Жалко, мамы нету, – вздохнула Янина, – а ячто помню? Квартирка на третьем этаже занятная была. Четыре комнаты, жильцов полно.Я-то в этом доме с детства живу, раньше все подолгу жили даже в коммуналках,это теперь норовят поскорее съехать. В общем, в одной комнате жил там ВовкаБерезкин с родителями, мы во дворе встречались. Но домой он никого из ребят неприглашал – в комнате тесно. А в коридоре играть соседка не разрешала, СаломеяВасильевна. Ух, и злющая была баба, прямо ведьма! Детей просто ненавидела, и нескрывала. Знаешь, другие сюсюкают, приговаривают, а глаза злые, ребенок-то всезаметит. А эта так прямо и заявляла, что все дети – паразиты, только кровь изродителей сосут, толку от них потом – ноль, в старости ни за что не помогут.Причем у самой детей никогда не было.