Росчерком пера царь вымарал из русского календаря пять с половиной тысячелетий – и земля не вздрогнула, и небеса не обрушились. Александр Аристархович Богданов, профессор, человек пожилой, но далеко еще не уставший от жизни, что, в частности, выражалось в его внимании к хорошеньким студенткам, вопросу Марка обрадовался, словно нашел золотую монету. Как ваша фамилия? Питовранов? Прекрасно, Питовранов! Так он воскликнул. Ваш вопрос имеет отношение к любому историческому событию и к действиям любой отмеченной в истории личности. Ответ как будто бы есть: Петр изменил русский календарь, дабы привести его в соответствие с европейским. Говоря несколько шире, он вообще тяготился медленным, с его точки зрения, движением времени. Отсюда его реформы, осуществляемые самыми дикими, вполне революционными средствами, его вечная спешка, его пропущение времени подобно смерти и его безжалостный кнут, которым он с первых дней восшествия на престол хлестал русский народ. Кто готов удовольствоваться очевидным – пожалуйте. Вот вам причина, вот вам и следствие. Ответ же более глубокий требует от вопрошающего прежде всего интеллектуального смирения… да, да! смирись, гордый человек, Питовранов или Иванов, свяжи свой ум, не требуй подобающей науке ясности, не прилагай к истории лекал математики, ибо у тебя нет настоящего ответа ни на один из вопросов. Александр Аристархович помолчал и добавил с нескрываемым удовлетворением: и быть не может. Для мыслящего человека история есть постоянная пытка. Да, собственно говоря, что мы вообще понимаем под историей? Пять-шесть тысяч лет, не более. Пустяк. Темны для нас сотни тысяч лет предыстории, едва светлее прометеевская эпоха, черным-черно, непроглядно наше будущее. Какая сила стоит за всем тем, что совершается на нашей планете? какой смысл в самом человеке, его появлении и развитии? некогда он был с дубиной, теперь – с Интернетом; когда-то разил врагов мечом, теперь – ракетой; лечился корой дуба, а сейчас – аспирином; не знал письменности, а теперь говорит и сочиняет на двуна-десяти языках, – однако по-прежнему его жизнь подчинена закону старения и смерти, и он, как прежде, уходит из этого мира, так и не поняв, зачем он в нем появился. Смышленые молодые господа и прелестные молодые дамы! Нам остается лишь размышлять над нашим прошлым, вдумываться в настоящее, не пытаться заглянуть в будущее – и? С чувством выполненного долга Александр Аристархович сказал – ждать конца истории. Там, в конце, когда земля прейдет и неба не станет, будет получен ответ на все наши вопросы. Там, – он повел рукой, или указывая открывающуюся ему необозримую даль, или, напротив, привлекая всеобщее внимание к чему-то близкому, что уже при дверях, – станет понятно, с какой целью неведомая нам сила вела нас по дорогам времени, почему во все века и во всех народах попускалось страдание безвинных, отчего наша короткая жизнь наполнена скорбью, а благо людей так редко становится искренней заботой власти. Спросили Александра Аристарховича: неведомая сила – это Бог? – на что он ответил с подкупающей откровенностью: наверное. Однако речь идет не о том Боге, кому молятся в синагогах, православных церквях, католических костелах и протестантских кирхах. Когда человек остается один на один с последними вопросами бытия, когда его овевает дыхание вечности, когда он всем существом своим ощущает присутствие непознаваемого – тогда он произносит это слово – Бог, – вкладывая в него всю свою тоску, всю свою боль и всю надежду. У Дюрера есть гравюра, на которой изображены рыцарь, смерть и дьявол. Представьте: в ущелье, закованный в латы, едет на коне рыцарь с копьем. Александр Аристархович выпрямился на своем стуле, словно сидел в седле, и придал лицу выражение суровой сосредоточенности. Кто-то хихикнул. Александр Аристархович не обратил внимания. Ужасно это ущелье, где стоят деревья с голыми черными сучьями, словно недавний огонь попалил пробившуюся на них листву, на земле лежит череп – безмолвное свидетельство о погибшем здесь путнике – странствующем ли рыцаре, купце, нагруженном ходовым товаром, крестьянине, отправившемся в неведомые земли в поисках лучшей доли, – о, жестокая участь! – и только где-то вдалеке, на вершине горы, виден обнесенный стеной град с высокой колокольней, образ Небесного Иерусалима, грезе скорбящего человечества, его золотом сне и последнем утешении.

Но взгляните – кто сопутствует рыцарю?! Да, верный пес бежит рядом, чья преданность превозмогает объявший его страх. Ибо справа на тощем коне едет смерть, чей облик одновременно и омерзителен, и ужасен. Вообразите лик ее с провалившимся носом, с виднеющимися во рту двумя зубами, с короной на голове, обвитой змеей, и другой змеей, обвившей шею и выглядывающей из-за левого плеча, и песочными часами в ее руке, которые показывает она рыцарю, – взгляни, как мало осталось песка в верхней части; взгляни, храбрец, жизнь твоя заканчивается; взгляни и пойми, что скоро ты будешь мой! Но даже головы в ее сторону не поворачивает рыцарь. И на нее он не смотрит, и не оборачивается назад, где вслед ему тащится дьявол с мордой вепря, рогами и секирой на плече. И смерть, и ад, и ужас – вам не по силам смутить рыцаря с его суровым, благородным лицом. Но что укрепляет его? что делает бесстрашным? придает силы? Отвага, сказал кто-то. Смирение. Воля. Да, отвечал Александр Аристархович, и отвага, и смирение, и воля. А главное – достоинство. Достоинство, повторил он. Только оно может помочь нам принять и преодолеть историю.

5.

Наше обещание рассказать об отношении Марка Питовранова к прекрасной половине человеческого рода частично уже выполнено – но у читателя может возникнуть вполне естественный вопрос. Гм, однажды вечером подумает или скажет своей подруге читатель, а знаешь, милая, он какой-то странный, этот Марк; дорогой, ответит она, ты напрасно переживаешь; мало ли что взбредет в голову автору; я помню, я читала одну книгу; я, правда, прочла не до конца, но там была роковая женщина, домогавшийся ее малоприятный старик и влюбленный в нее сын этого старика, который, кажется, так сильно ударил папу, что тот отдал Богу душу; так стоит ли принимать все всерьез?; ах, милая, ведь это «Братья Карамазовы» великого Достоевского, и очень жаль, что у тебя не хватило терпения прочесть эту книгу от доски до доски, ты бы узнала много интересного; позволь, какие доски?; так говорили раньше, гораздо раньше того, как мы с тобой появились на свет; но все-таки в этом Марке что-то не так. Признаем, что мы, а вернее, сам Питовранов-младший дал повод для подобных сомнений. Разве не чувствуется в нем некий страх перед противоположным полом? Разве не отказался он от возможности обладания прекрасной Машей? И разве не заронил в нас