– А у тебя есть фотография дочки?

– Нет, ты знаешь, не захватила с собой.

Он готов был поклясться, что она сказала неправду, но еенамек он понял: не лезь не в свое дело, не навязывайся в папаши. Она отодвинулачашку, поднялась.

– Извини, у них не принято опаздывать. Досвидания. – Не оглядываясь, она быстро пошла к выходу и исчезла в холле.

Он посидел чуть-чуть, раздумывая, не приснилось ли ему все.Но нет, она была здесь, говорила с ним, но ничего не спросила, как он живет,что с ним. И он вдруг ясно понял, что ее это абсолютно не интересует.

Он машинально взглянул на часы: Ленка уже закончила своипроцедуры, мерзнет небось у машины и ругается. Он назло пошел пешком, не спеша,очень хотелось, чтобы Ленка устроила скандал, а уж он бы ей тогда ответил.Действительно, вон стоит у машины и головой вертит во все стороны. Увидев его,она уже открыла рот, чтобы заорать, но почему-то раздумала.

– Где ты был? – все-таки спросила она, скряхтеньем усаживаясь в машину.

– Гулял, – ответил он с вызовом.

– Я тут жду, жду, возле машины бегаю, замерзла совсем.

– Ничего, тебе полезно, жиры свои растрясешь, а тоскоро станешь, как мамаша, ни в одну дверь не пролезешь.

На такую откровенную грубость она сразу не нашлась, чтоответить. Он рывком тронул машину с места, хотя знал, что у Ленки это отзоветсяв переломанных, плохо сросшихся костях. Про тещу он зря, конечно, сказал,ссориться с тещей не входило в его планы. В молчании они доехали до дома, он невышел и не открыл дверцы перед женой, пускай сама выползает, охая, из машины,он ей не лакей. Поставив машину в гараж, он еще долго сидел в ней, курил идумал. Как она сказала? Коммерческий директор в крупной фирме? В егопредставлении порядочная женщина могла хорошо устроиться в жизни только однимспособом: удачно выйти замуж или родители какие-нибудь крупные начальники,пристроят на хорошее место. Хотя это не всегда, взять хоть вот Ленку, куда ужее пристраивать? Даже если бы не та авария, все равно у нее мозгов не хватит,чтобы на приличной работе удержаться, никакой папочка не спасет. Но чтобы так,как Ольга, быстро выдвинуться, без всякой поддержки… За что, каким образом?Спала она там со всеми, что ли? Но он знал, что это не так, она никогда бы нестала этого делать. Еще из школы он твердо усвоил урок: будь ты хоть семи пядейво лбу, ты ничего не достигнешь, если они там, наверху, не дадут тебе хода. Уних там свое государство в государстве, они избранные. И вот теперь оказалось,что все может быть по-другому, что есть люди, которым не нужно одобрение всехэтих партийных боссов, они умеют работать, зарабатывать деньги и плюют на всеэто начальство. И выходит, что он, Андрей, ошибся, неправильно рассчитал всю своюжизнь? Как же он так прокололся? Но нет, не может быть, это случайность, а егорасчеты верны. Не зря же он потратил столько сил и так рисковал. С тяжелымсердцем он пошел домой.

Кастет заставил себя ждать, приехал на час позжеусловленного времени. В ожидании Николай Степанович не находил себе места,ходил по квартире, как тигр по клетке, нашел пачку сигарет и выкурил штукичетыре – а ведь уже пять лет не курил, врачи запретили, когда попал с сердечнымприступом в больницу. Увидев четыре окурка в пепельнице, он тихочертыхнулся, – вот ведь до чего нервы расшалились, пятую сигарету положилна место, взял себя в руки.

Наконец появился Кастет. Приехал не один, с Пантелеем.Пантелей был его старым телохранителем и, можно сказать, духовником: Кастетодному ему доверял, как самому себе, советовался в трудных случаях, ничего отнего не скрывал. Пантелей был, пожалуй, даже старше самого Кастета, но в немчувствовалась такая звериная сила, что молодые накачанные ребята не рисковалисцепляться с ним даже по ерунде. Он был худ, широкоплеч и жилист; на его темномморщинистом лице бледно-голубые глаза горели таким холодным огнем, что НиколаяСтепановича невольно передернуло.

Пантелей молча сел в уголке, а Кастет подошел к Купцову.

– Ну, что случилось? Чего звал?

– Матвей, такое дело… Останови своих орлов. Нельзя этубабу убивать, Ольгу эту.

– Что так? – Кастет смотрел на него явнонасмешливо.

– Прихватили меня. Если ее убьют, мне хана. А киллератвоего, которого ты послал, замели сразу же, у нее на квартире.

Николаю Степановичу казалось: что если он будетразговаривать с Кастетом на его языке, то так они скорее договорятся, такКастет скорее его поймет и послушает, но, похоже, у Кастета свое мнение на этотсчет.

– Ты что же думаешь, Кастет – сявка мелкий? Сегодня –Кастет, помоги, – а завтра – ах, извиняй, человек хороший, мы этопошутили! Если бы я так свое слово менял, я бы до таких лет среди волчар своихне выжил.

– Матвей, говорю, – за горло меня взяли, если сней что случится, мне – гроб.

Кастет уставился на него долгим тяжелым взглядом.

– Ну. Что ж… Гроб, говоришь… Гроб – дело обязательное.Каждого раньше или позже ожидает. А кого раньше, кого позже – это уж какповезет. Ну ты не пугайся попусту-то. Что-нибудь придумаем. Ты вот что… Есть утебя картинка одна.

– Какая еще картинка?

– Да небольшая такая, лошади на ней нарисованы и двамужика… Так ты мне ее принеси.

Николай Степанович похолодел. Откуда Кастет знает прокартину? Дело было давнее, директор большого, знаменитого музея проворовался,дело уже было в прокуратуре. И тогда, через очень надежного человека, НиколаюСтепановичу передали небольшую картину Филонова. Купцов сам в живописи неразбирался, картина ему не понравилась, но от верных людей он узнал, что стоитона огромных денег, настоящих денег. Картину он спрятал в надежном месте, адиректора музея вытащил, нажал, где надо, и дело прекратили. Так эту картину ине продал, все берег на черный день, думал, мало ли как жизнь повернется – ивот вдруг… Откуда же Кастет пронюхал?

– Что за картина, не знаю я, про какую картину тыговоришь… – забубнил он, отводя глаза и явно теряя лицо.

– Ну, не знаешь – как знаешь, я же говорю – кто раньше,кто – позже… Пошли, Пантелей!

– Нет, стой, Матвей! Будет тебе картина.

– А, вспомнил, значит? Видишь, какая у тебя память-топлохая стала. Куришь, наверное, много, – Кастет с усмешкой покосился наполную окурков пепельницу. – Так ведь и до греха недалеко!

– Ну ладно, принесу я тебе картину. А ты своихархаровцев останови.

– Остановлю, остановлю, не беспокойся.

Они распрощались, Кастет с Пантелеем ушли первыми. Спускаясьв лифте, Кастет перехватил вопросительный взгляд телохранителя.

– Что, старый пес, думаешь, правда, стану я по первомуслову как сявка бегать? Если Кастет кого приговорил – значит, это уже покойник.Это должно быть свято. На этом моя сила держится. Если я эту бабу подписал, аона живая бегает – сразу базар пойдет: Кастет уже не тот, Кастет состарился… Асам ведь знаешь, сколько вокруг волчья молодого шныряет, им только слабинупокажи – в момент на куски разорвут. Раз я ее приговорил, значит, ее, считай,уже нет на свете. Жалко, конечно, что этого Чифа менты взяли, тоже говорили пронего, что особенный, удачливый, а вот и кончилась его удача, но нет худа бездобра, так ему и надо, хотел все один, да умнее всех быть. Придется теперь своисилы на это дело бросить. А картину эту Купцов мне все одно отдаст, мне про нееверный человек говорил, огромных денег она стоит, нечего ей у этого козлапартийного делать.