что я получил за грамотку дары и от князя Белозерского, да и от самого игумена Нифонта? Конечно, греха в том большого нет, не для себя ведь, для митрополичьей казны, но всё же...» — митрополит поёжился, словно его пронзила холодная струя воды. Но уступать он никак не хотел.

Тогда Иоанн, продолжая столь же сердито и пристально глядеть на Геронтия, молвил строго:

— Отец мой, я не вступаю в твою власть, которую ты имеешь над церковью всею, и над всеми служащими её, и над теми монастырями, которые они устроили. Вот ты их и береги, и поучай их, и суди. Но те монастыри, которые устроены предками нашими, великими князьями, или местными князьями дворянами и городами, — ты не имеешь такой власти кому-то их отдавать. Ты прекрасно знаешь: Кириллов монастырь — жемчужина земли нашей, устраивался князьями. Более половины земель, которыми он владеет, даны ему нашим семейством за то, что Кирилловский игумен Трифон отца моего от неправедной клятвы освободил. Земли и ценности туда вкладывали и отец мой, и мать, и брат Юрий, и сам я. И потому только я могу с полным правом распоряжаться этой обителью. А я считаю, — Иоанн специально подчеркнул это своё «я», — что нет на Руси более честного и достойного пастыря в судьи для этой обители, чем Ростовский архиепископ Вассиан!

Но и после этого монолога Геронтий не собирался сдаваться. Молча выслушав всю длинную речь государя, он, напротив, возмутился, что тот ограничивает его в законных, как он считал, правах.

— Только я по своему сану и положению имею власть над всеми монастырями! — поджал он губы и сердито поглядел на великого князя.

Но и тот уже терял терпение.

— Хорошо, раз не хочешь по-доброму признать, что неправое дело сотворил, — произнёс он сквозь зубы, — я прикажу святительский суд собирать, завтра же гонцов разошлю во все епархии. Пусть первосвятители укажут тебе на неправоту твою и отменят худое дело. А пока я посылаю к князю Михаилу Андреевичу гонца, чтобы забрал твою грамотку. И пусть попробует не подчиниться. Придётся ему либо в Литву бежать следом за своим братом и там нищенствовать, либо ко мне в Беклемишевскую башню в заточение отправляться. Я не потерплю ослушания. Мне беспорядок в государстве не надобен!

Последние слова Иоанн произносил, уже поднявшись из кресла, куда его усадил митрополит. Он двинулся к выходу, но хитрый старец понял, что дело его безнадёжно, что на сей раз его самовластие добром не кончится, и поспешил отступить.

— Постой, сын мой, не спеши, — проговорил Геронтий, вставая и следуя за великим князем. — Не думал я, что ты так серьёзно отнесёшься к такой мелочи, как споры о покровительстве над каким-то отдельным монастырём. Я считал, что это больше до меня касаемо, до духовной власти, — снова ласковым вкрадчивым голосом увещевал он. — Но раз это так важно для тебя, пусть всё будет по-твоему...

Убедившись, что дело завершилось полной победой, Иоанн, не прощаясь, повернулся и ушёл. Геронтий недовольно пошевелил своими тонкими губами, пригладил тёмные ещё, но с большой проседью волосы. Глаза его зло блеснули.

«Ничего, поглядим ещё кто кого, — прошептал он, разозлённый поражением. — Ладно, я в этом деле уступил, в другом своё возьму», — утешил он себя.

Дело утряслось быстро. Не прошло и десяти дней, как гонец привёз от князя Михаила Верейского-Белозерского данную ему Терентием грамоту на единоличное покровительство над Кирилловым монастырём. Да ещё и с извинениями, что весьма смягчило сердце Иоанна. Но он не поспешил порвать бумагу, как обещал Вассиану. Он не хотел так просто забывать нанесённые ему обиды. Аккуратно распрямил лист и положил в специальную папку, где лежало ещё несколько бумаг «для памяти», которые могли в будущем пригодиться.

Несмотря на происшедшее недоразумение, отношения Иоанна с митрополитом оставались прежними, спокойными. Уже через несколько дней Геронтий пожаловал к великому князю с очередной просьбой, исполнением которой опять же косвенно затрагивались интересы Вассиана Ростовского. Митрополит просил подписать грамоту с запрещением посторонним людям ездить через митрополичью слободку Караш Ростовского уезда. А кто через неё ездил чаще других? Послы да гонцы, да гости к Вассиану Ростовскому. Впрочем, и к вдовой княгине Марии Ярославне, ныне инокине Марфе, правда, теперь она там бывала реже, чем прежде. Проезжие требовали у крестьян еды и питья, ночлега, лошадей и подвод, что крестьянам было разорительно.

Иоанн прочёл грамоту, велел дьяку дописать, как требовал того Геронтий: «А кто поедет тем путём без права, и тому быть от меня, от великого князя, в казни. На Караше гонцам и ездокам не ставиться и кормов не брать». Ещё раз перечёл, подписал, свою печать приставил. Геронтий ушёл довольный, чувствуя, что взял хоть небольшой, да реванш над Вассианом. Но и Иоанн не сожалел о сделанном. Он понимал, что, если желаешь мира в доме, иногда надо и уступать. Вскоре уступил он Геронтию и ещё раз, но тут уж скрепя сердце и положив для памяти ещё одну грамотку в свою заветную чёрную кожаную папку.

Это произошло в начале июня. На сей раз его митрополичий монастырь Пречистенский никак не мог поделить луга с владениями детей боярских великокняжеского брата Бориса Васильевича. Жалоба митрополита состояла в том, что братовы люди Дмитрий Рожнов с братьями Крюком и Остафьем, по словам жалобщиков, покосили монастырские луга у реки Конши. Геронтий требовал управы на них. Иоанн пообещал разобраться по правилам и по закону. Но своему лучшему судье Ивану Сухому наказал:

— Ты суди так, чтобы не докучал мне больше о том отец мой, митрополит. С собой возьми людей митрополичьих — для свидетельства.

Иван Сухой пообещал государю не обидеть владыку. Взял всех, кого надо, конечно, и пристава — Васюка Лугвенева, для соблюдения порядка.

Для начала вся представительная компания пожаловала к игумену Пречистенского монастыря Василию, к пострадавшей стороне. Приняли их иноки чинно, накормили, да тут же принялись жаловаться. Но Сухой очень-то слушать не стал:

— Завтра с утра пораньше суд начнём. Вот встретишься на поле, отец, со своими обидчиками, тогда всё и расскажешь!

С рассвета послал за детьми боярскими Рожновыми пристава Лугвенева, приказал привести ответчиков к спорному лугу. Сам со старцами монастырскими, с людьми митрополичьими чуть погодя вышел им навстречу, истцы сказали ему, что идти совсем близко. Но это «близко» растянулось чуть ли не на полчаса, ибо монахи были в основном престарелыми, а один так и совсем древний. Двое помоложе поддерживали