людям святые слова!

Эти когда я стихи слагал на тихой постели,

Множеством грустных строк лист пред собой испещрив,

И Хазилина мне так во все вступила суставы,

60 Что потянуло меня снова вернуться домой, —

Быстро встаю, проверить спеша все вещие чувства, —

Глядь, на пороге моем милая Хаза стоит!

Луч ли почувствовал я, который она испускала,

Или волненьем моим сам ее вызвал к себе?

Как там ни будь, но она с поцелуями мне обещала:

«Все, что остались за мной радости, ночью воздам!»

12. К Хазилине, отвергающей поэта и привлекающей рыцаря, с воспоминанием о своей родине, ее положении и старине

То ли алчная Сцилла, иль Сирт, или злая Харибда,[408]

То ли извергла тебя в бурю морская волна,

То ли вскормили тебя полосатые с Каспия тигры,

То ль подставляла тебе дикая львица сосцы,

Дочь ли ты свевских Карпат или дочь ледяного Кавказа,

Или тебя породил Тавра скалистый хребет,

Что, чужестранца влюбленного ты отвергая жестоко,

Ловишь таких, кто привык Марса оружье носить?

Бойся, однако, того, что Вулкан, застигши на месте,

10 В крепкие узы свои, Хаза, тебя заключит,

Феб твою вину разгласит по белому свету,

И непристойной для всех притчей окажешься ты.

Феба служитель ничем не хуже приверженца Марса:

Близок с Венерою Марс, дружен с Палладою Феб!

Как говорится, в седьмом по счету углу небосклона,

Если я прав, для меня добрые звезды встают;

Юноша пылкий встает для меня с демоническим луком,

С Девой в средине небес мощный Юпитер царит,

Да и Киллений, огнем подкрепляя светлого Феба,

20 Повелевает в себе дар прирожденный хранить,

И всемогущей богини звезда не была мне враждебна:

Вот на моей стороне сколько я звезд насчитал!

Если припомнил мой ум без ошибок прошлые годы,

Пять завершить я успел только что Олимпиад.

Доблестных римских имен наследник Эмилий Великий[409]

Был под счастливой звездой в это же лето рожден.

Я по сравнению с ним на сорок дней предвосхитил

Звезды, с которыми мне жизнь предстояло начать.

Знаю, что тело мое имеет достойную внешность

30 И что без лени я нес трудную службу в любви.

Славный мой род не забудь с родословным деревом предков,

Живших там, где несет воду холодную Майн.

Исстари высится там город франков в чудной долине,

А называют его греческим словом: Эреб.[410]

Будто бы греки, когда направлялись в галльские земли,

Здесь, на Рейнских брегах встарь разгружали суда,

И оттого-то в Герцинских лесах средь просторной долины

В этих спокойных местах греческий город восстал.

Черных здесь заклавши овец подземному Диту,

40 В храмы святые свои греки друидов ввели

И своему поселенью оставили Дитово имя:

Здесь и поныне хранит греческий говор народ,

Ибо на нем и сейчас совершают святые обряды,

На арголийский манер музыка в храме звучит,

На ступенях стоят изваянья Паллады и Марса,

Статуи давних богов, древних творенье резцов.

Матери там и отцы и лучший цвет молодежи

Носят на теле своем греческий древний наряд, —

Частью, правда, его изменило суровое небо,

50 Частью богатство, а с ним — тяга к чужим образцам.

Там бы никто не сказал, что я не греческой крови,

Эллинский дух возродил я для отчизны моей!

Верь, Елисейские там поля и отрада для честных,

Добрые земли родят сладкие вина и хлеб,

Там длинношерстных овец стада пасутся по травам,

В рощах высоких звучат песни крылатых певцов.

Там отличил меня Феб отнюдь не прохладной любовью:

Он меня выучил плектр звонкой водить бороздой.

Если бы мог я тебя унести в родные пределы,

60 Как бы привольно жилось в северной этой земле!

Что за несчастье могло любовь нашу грубо нарушить,

В чем ты, жестокая, мне бросить могла бы упрек?

Ради твоих родовых божеств у холодного края,

Ради родного лица матери милой твоей,

Ради отца и потомков твоих, что прославлены будут,

Ради страстей, что грозят в будущем смертью моей,

Ради, молю, наконец, влюбленного, томного сердцем,

Будь благосклонней к моим, о Хазилина, мольбам!

Ты возврати мне опять твою сердечную склонность,

70 Ложа, беглянка, меня вновь своего удостой!

Или я все до одной, истомленный давней любовью,

Слезы свои соберу, зло предвещая тебе.

К песням моим не пребудь суровой неумолимо,

Ты ведь умеешь сама диких зверей волновать!

Если же, злая, и впредь своим обычаям прежним

Будешь верна, — за обман песнями я отомщу.

Вот уже грудь у меня целиком наполнена Фебом,

Вот уже сердце мое Бромием[411] бьется одним,

Чтобы стихи о тебе по всему рассеялись свету, —

80 Радости мало тебе будет от этих стихов!

Что ж, насмехайся теперь, вероломная, вволю над ними,

Ныне известная всем в северном этом краю!

Дикая Сцилла скорей сицилийский покинет Пелорий,

Вместе с водой поглощать Сирт перестанет суда,

Вихрь ливийский скорей с песком сойдется латинским

Или лишатся моря всех своих пенистых вод,

Быстрый смешается Майн скорее с извилистой Вислой,

Одер теченье свое с Эльбой холодной сольет,

Рухнет Повозка скорей на вспять уходящее море,

90 Чем в возрожденной любви я сочетаюсь с тобой.

Если бесплотная тень и за гробом хранит свое чувство —

Буду преследовать я дух твой до Стиксовых вод.

Если, покинув тела, восходят души к светилам —

Тотчас с восходом твоим я устремлюсь на закат.

Если же выпадет мне опять после смерти родиться —

Вновь я обманы твои с ложью твоей обличу.

Юноши, вас я молю: бегите подруг бессердечных,

Тех, что сарматов земля холит в восточных краях,

И да не будет стыда, что в песнях