же стал думать: а что она делает, если ей не надо быть около него, с кем она тогда проводит вечерние часы? Бесполезно было убеждать себя, что она с мужем или в казино, где я впервые ее встретил.

И вдруг — точно она знала, какой оборот примут мои мысли, — фраза, примерно следующая: «Может быть, сексуальная жизнь человека и есть самая серьезная проверка. Если мы такую проверку выдерживаем, если мы милосердны к тем, кого любим, и не теряем привязанности к тем, кого обманываем, зачем нам высчитывать, чего в нас больше, хорошего или плохого. Но ревность, недоверие, жестокость, мстительность, взаимные попреки… это провал. Все зло именно в этом, даже если мы жертвы, а не палачи. Добродетель не может служить оправданием».

Тогда это письмо показалось мне претенциозным, не совсем искренним. Я злился на самого себя, а значит, и на нее. Я разорвал его, хотя оно было такое теплое, хотя оно было единственное. Мне казалось, Марта отчитывает меня за то, что в тот день я провел два часа в квартире на 56-й улице, но откуда ей было знать об этом? Вот почему среди всех моих сорочьих сокровищ — пресс-папье из Майами, входной билет в монте-карловское казино — не осталось ни клочка с ее почерком. И все-таки я прекрасно его помню — округлый, детский, а вот голос ее забыл.

— Ну что же, — сказал я. — Если так, пойдем вниз. — Комната, в которой мы стояли, была холодная и необжитая, картины, висевшие на стенах, вероятно, отбирали в посольской канцелярии.

— Иди сам. Я не хочу видеть этих людей.

— У статуи Колумба, как только мальчику станет легче?

— У статуи Колумба.

И когда я уже ничего не ждал, она вдруг обняла меня.

— Бедный, бедный! Вернулся домой, а как все нехорошо.

— Ты тут ни при чем.

Она сказала:

— Давай. Давай скорее.

Она легла на кровать с краю, потянула меня к себе, и я услышал голос Анхела в конце коридора:

— Папа, папа!

— Не слушай, — сказала Марта. Она согнула ноги в коленях, и это напомнило мне труп доктора Филипо под трамплином: роды, любовь и смерть — эти положения так схожи между собой. И я почувствовал, что не могу, ничего не могу, белая птица не влетела в окно спасать мою мужскую гордость. Вместо нее за дверью послышались шаги посла, поднимавшегося по лестнице.

— Не бойся, — сказала Марта. — Он сюда не зайдет. — Но не посол охладил меня. Я поднялся, и она сказала: — Ну что ж, ничего. Это моя вина. Затея была неумная.

— У статуи Колумба?

— Нет. Я найду что-нибудь получше. Клянусь тебе.

Она вышла из комнаты первая и крикнула:

— Луис!

— Да, милая? — Он выглянул из их спальни, держа в руках игрушку Анхела.

— Я показываю мистеру Брауну верхние комнаты. Он говорит, что у нас хватит места для беженцев. — В ее голосе не чувствовалось ни одной фальшивой нотки, она держалась совершенно свободно, и я вспомнил, как ее возмутили наши разглагольствования о комедиантах, а ведь на большее комедиантство никто из нас не был способен. Я сыграл свою роль хуже, мой голос прозвучал сухо, что свидетельствовало о волнении.

— Мне пора идти, — сказал я.

— Но почему? Еще рано, — сказала Марта. — Мы так давно вас не видели, правда, Луис?

— У меня свидание, — сказал я Марте, сам не подозревая, что говорю правду.

3

Этот долгий, долгий день все еще не кончился: до полуночи оставался еще час — целая вечность. Я сел в машину и повел ее вдоль побережья по дороге, изборожденной рытвинами. Прохожих на улицах было мало: люди, вероятно, еще не привыкли к тому, что комендантский час отменен, или же боялись попасть в засаду. Справа от дороги тянулись деревянные домишки; они стояли, как на блюдечках, посреди огороженных клочков земли с редкими пальмами, с полосками воды между ними, поблескивавшими, точно металлический лом на свалке. То тут, то там огонек свечи озарял головы, склоненные, будто у гроба, над стаканами рома. Кое-где украдкой звучала музыка. Впереди прямо на дороге плясал какой-то старик — мне пришлось резко затормозить. Он подбежал к машине и захихикал, глядя на меня сквозь стекло, — нашелся же в тот вечер хоть один человек в Порт-о-Пренсе, который ничего не боялся. Я не понял, что он там бормочет по-креольски, и поехал дальше. Я уже года два не заглядывал к мамаше Катрин, но сегодня мне были нужны ее услуги. Бессилие гнездилось в моем теле, как проклятие, и, чтобы снять его с меня, требовалась помощь колдуньи. Я вспомнил девицу с 56-й улицы, потом с неохотой подумал о Марте, и мысли о ней распалили мою злобу. Если б она отдалась мне, когда я хотел ее, того, что сейчас, не было бы.

Перед самым заведением мамаши Катрин дорога разветвлялась: гудронированное шоссе, если уж так его именовать, внезапно кончилось (то ли не хватило средств, то ли кому-нибудь не дали взятки). Влево шла главная южная магистраль, почти непроезжая, разве только для джипов. Здесь была застава — непонятно почему, ведь с юга никакого вторжения не ждали. Пока меня обыскивали, тщательнее, чем обычно, я стоял под большим плакатом, который вещал: «США — Гаити. Совместный пятилетий план. Строительство Главной южной магистрали». Но американцы выехали, и от всего пятилетнего плана осталась только вот эта вывеска, торчавшая над лужами стоячей воды, канавами, навалом камней и скелетом экскаватора, который никто не потрудился вытащить из грязи.

Когда меня отпустили, я свернул направо и подъехал к владениям мамаши Катрин. Вокруг было так тихо, что я заколебался, стоит ли вылезать из машины. Любовью здесь занимались в длинном, приземистом домишке, похожем на конюшню со стойлами. Свет горел только в главном помещении, где мамаша Катрин принимала гостей и подавала им выпивку, но сейчас там не танцевали, музыки не было слышно. На минуту я поддался искушению сохранить верность Марте, и мне захотелось уехать. Но мой недуг слишком далеко затащил меня, да еще по плохой дороге, и, решив, что отступать нельзя, я осторожными шагами пошел через темный двор к освещенным окнам — шел и ненавидел себя. Ставить машину впритык к стене дома, конечно, было глупо, я сразу очутился в темноте и, пройдя еще несколько шагов, налетел на джип с потушенными фарами, за рулем его спал человек. И опять я чуть не повернул назад, потому что в Порт-о-Пренсе было не так уж много джипов, которые не принадлежали бы тонтон-макутам, а если тонтон-макуты развлекаются с девицами мамаши Катрин, другим клиентам места у нее не найдется.

Но, упорствуя в