— Только не подумай чего дурного, — пробормотал он. — В обычных условиях я бы своего не упустил, клянусь.

— Вообще-то я хотела предложить послушать музыку, — сказала Мэй, храбро притворяясь, что дышит ровно.

Ее голос до сих пор предательски дрожал. Она вставила один наушник ему в ухо, другой — как будто себе, и откинулась на подушки. Волны мягко покачивали их вперед-назад, и Ник мог бы успокоиться под их плеск, если бы не чувствовал себя так паршиво. Он лежал, стараясь не провалиться в обморок, а из наушников лилась музыка, вызывая в памяти барабанные ритмы Ярмарки.

— А что, вполне ничего.

— Может, сходим на них как-нибудь, — шепотом предложила Мэй.

— Может, — отозвался Ник.

Мэй лежала рядом, слегка продавливая матрац, и Ника качнуло в ее сторону — не столько из-за перевеса, сколько от стремления оказаться рядом. Солнце расцветило темноту его закрытых век пыльными золотыми штрихами, ритм музыки стучал в такт биению сердца. Мэй спрятала ступню ему под ноги, и, теряя сознание, Ник почувствовал, как она поправляет прядь волос у него на лбу. Бессмысленный, но милый жест, как ее музыка.

Последнее, о чем он подумал, — можно ли это считать предложением встречаться?

Даремская улочка, на которой жила сестра Мари, показалась Нику смутно знакомой. Он знал, что никогда не бывал здесь раньше. Город выглядел совершенно чужим, но стоило припарковать свою развалину в ряд с чистенькими местными авто, как стало ясно, что улицу эту он уже видел.

При взгляде на нее вспоминался дом Мэй и Джеми, дома старых школьных приятелей и подружек, чьи имена потерялись в прошлом. Здесь во всем чувствовался достаток: в ухоженных садиках, свежей краске дверей, цветущих клумбах. В таких местах, думал Ник, глядя по сторонам, люди миролюбивы, семьи крепкие, а детей, что важнее всего, не оставляют без присмотра.

Он, однако, не обманывался этой видимостью. Разумеется, в здешних семьях точно так же ссорились, как и во всех других, и если бы магия проникла в их жизнь, они были бы беззащитны.

Впрочем, может, Алану как раз нужна была видимость покоя. Эти дома определенно отличались от той хибарки, которую накануне подобрала им Меррис — неподалеку от предыдущего укрытия, чтобы можно было наблюдать за колдунами, прибывающими по наводке Джеральда. Она была втиснута между китайской закусочной с разбитой вывеской, которая, шипя, моргала всеми буквами, и развалюхой с заколоченными окнами, пустыми, как глаза мертвеца.

Должно быть, Алану была не столько нужна девчонка, сколько приличный дом. Ник смерил здание взглядом, как врага, а через миг, вместо того чтобы напасть, подошел к ярко окрашенной двери и навалился на кнопку звонка.

В первый миг он решил было, что не туда попал. Наташа Уолш оказалась белокурой, болезненно худощавой женщиной средних лет — куда старше, чем Ник представлял. Она смотрела с тревогой, и только этот взгляд его удержал.

— Ты не… кто ты такой? — спросила она.

— Николас Райвз, — кратко представился Ник и был удивлен, когда эта состоятельная домохозяйка просияла и замахала ему, приглашая войти.

— О, так ты родственник Дэниела! Входи же, входи. Не стесняйся.

Ник переступил порог прихожей, застеленной коричневым с розовыми цветами ковром, гадая, что такого брат наплел об отце.

— Так ты говорил, что знаешь о том, где сейчас Алан, — сказала та, кого он впервые видел, стискивая худые руки.

— Вы же говорили, что виделись на прошлое Рождество.

Она толкнула дверь и провела его в маленькую гостиную с кремовыми шелковыми занавесями-оборками, где со всех столов и полок сверкали рамками фотографии. Ник замялся посреди комнаты, чувствуя себя слоном в посудной лавке.

— Да, — ответила женщина. — Он провел его с нами. Было так замечательно! Мы очень обрадовались его приезду. Алан играл с детьми — они его обожают. — Она вздернула подбородок, словно крепясь перед болью. — Мы все его обожаем, а он перестал нам писать.

«Это не он перестал писать, — подумал Ник, — это я начал выбрасывать ваши письма. А он решил, что о нем все забыли».

Значит, сюда Алан уезжал, когда бросил его одного. Он хотел его бросить. Ник даже не знал теперь, что чувствовать по этому поводу — как после подслушанных слов Алана. Он шарахался от этих мыслей и тупой боли, которую они обещали. Лучше быть злым. Лучше ненавидеть. И он возненавидел эту женщину, всю ее семью — кучку безмозглых слабаков. Им не отнять у него брата, пусть хоть треснут, и дело с концом. Других чувств и не надо.

У него предательски екнуло сердце при мысли о том, что Алан играл с детьми. Алан любил детей. Бывало, возьмет на руки, и лицо у него становится таким нежным, почти восторженным. Немудрено, что Мари манила его, с таким-то домом.

Хозяйка обратила к нему умоляющий взгляд.

— Ты его знакомый?

— Почти, — отозвался Ник. — Он мой брат.

Она посмотрела на него и произнесла без тени сомнения, словно выражая общеизвестное:

— У Алана нет никаких братьев!

Комнатку в ужасном шелке и серебре словно сковало холодом, как свадебный торт в морозилке. Когда Ник обрел голос, тот прозвучал будто издалека.

— Может, он обо мне не рассказывал, — заметил Ник, возводя стену неприятия между собой и ужасной догадкой, что Алан про него наврал, что Алан хотел, чтобы его не было, — но я всю жизнь был ему братом.

— То есть сводным братом? — озадаченно предположила Наташа Уолш.

— Нет, родным, — прорычал он. Люди часто сомневались в их родстве, но после всего услышанного это было уже чересчур.

Хозяйка нахмурилась, разом напомнив Нику дюжину матерей, чей взгляд говорил: «Тронешь хоть раз мою дочь — вызову полицию».

— Если это какой-нибудь розыгрыш…

— Я не шучу. Он мой брат.

— Он никак не может быть твоим братом, — отрезала миссис Уолш. — У моей сестры был только один сын. Уж кто-кто, а я бы знала.

Ник безмолвно уставился на нее, не находя слов. Перед глазами только мелькали сцены из жизни, как слайд-шоу. Лицо Алана. Лицо той улыбающейся девушки с фотографии, и холодное, безумное лицо женщины, которую он всегда считал их матерью, знал как мать.

Женщина, видимо, заметила в нем перемену и перестала хмуриться. Она взяла с полки одну из карточек в серебристой рамке и показала Нику. На снимке был их отец — высокий, с нелепыми усами, а рядом с ним — хрупкая маленькая Мари в свадебном платье. Оба радостно улыбались, держась за руки, и Ника, который часто с завистью высматривал в людях черты семейного сходства, это зрелище заворожило.

У отца были широкие ладони с узловатыми пальцами, а у Мари — маленькие, тонкопалые. Такие же, только менее женственные, руки были у Алана.