У Ника камень с души свалился. Теперь понятно, почему она была одета старомодно. Понятно, почему Алан ему врал: не хотел признаваться, что у них были разные матери. Боялся, что ему будет больно. О нем заботился.

Нику это не нравилось, зато теперь все встало на свои места. Алан всегда называл Ма Оливией, потому что ничего общего с ней не имел и не был заражен ее безумием.

— Знаешь, на кого ты похож? — вдруг произнесла миссис Уолш. — На Оливию. Первую жену Дэниела. Она… — Миссис Уолш осеклась. — Кажется, они очень рано поженились. Дружили с детства, и… я не слишком хорошо ее знала, но… Ей всегда не сиделось на месте. Она с кем-то сбежала, а через несколько лет Дэниел встретил Мари. Что… что-то не так?

— Ничего, — буркнул Ник. — Все отлично.

Он посмотрел на фотографию в руках у миссис Уолш и вспомнил свадебный снимок, который Алан держал на тумбочке. Отец на ней выглядел совсем молодо, моложе, чем на фотографии с Мари.

Приступ паники расколол образы у Ника в голове. Он судорожно пытался составить кусочки открывшихся ему сведений в общую картину. Это было как собирать разбитое стекло голыми руками, но Нику было плевать на боль, если это расставит на свои места.

Итак, мать и отец когда-то были женаты. Что с того? Ма могла вернуться к отцу, а он — приютить ее, потому что когда-то любил. Зато становилось понятным, почему он взял к себе колдунью. Жизнь Ника это никак не меняло.

— Она вернулась, — сказал он, стараясь не выдать волнения. — Оливия. Потом у них родился я…

— Мари умерла пятнадцать лет назад, — отрезала миссис Уолш. — Я жила с ней. Мы все тогда жили вместе: и Дэниел, и Алан. А тебе, судя по виду, лет семнадцать! Кто бы ты ни был, Дэниел Райвз — не твой отец.

Выпалив это ему в лицо, она и смутилась, и одновременно испугалась. Нику, правда, было уже не до нее. Она сказала все, что знала.

Отец хранил много семейных фотографий, но на всех Алану было как минимум четыре, а Нику — год. Ма вернулась к отцу, это верно — испуганная, повредившаяся рассудком, с амулетом и ребенком на руках. До этого, как сказала миссис Уолш, она с кем-то сбежала, и этот кто-то был Черный Артур — колдун, который стравливал людей демонам и мучил ту, которую должен был любить, пока она не подалась в бега.

«Дэниел Райвз — не твой отец». Люди всегда с трудом верили, что они с Аланом братья. Теперь ясно почему. У него никогда не было брата.

— Ты правда знаком с Аланом? — спросила миссис Уолш дрожащим голосом. — Скажи, как он? Однажды они с Дэниелом просто исчезли. Я еще гадала, что стряслось. А потом племянник как-то меня разыскал. Звонил иногда, навещал, писал письма. Такой вежливый был, такой милый. Пропал на четырнадцать лет, вернулся калекой, сказал, что отец погиб, и исчез насовсем. Я просто хочу знать, все ли с ним хорошо.

Она чуть не плакала. Алан бросился бы утешать. Ник посмотрел на нее — совершенно чужую женщину — и подумал, что у нее куда больше прав на Алана, чем у него.

Крошечная гостиная больше не казалась замерзшей. Нику захотелось все в ней разнести. Если минуту назад он цепенел от холода, то сейчас у него закипала кровь. Его трясло от ярости. Кошмарная тетка сменила тон.

— Тебе нехорошо? — спросила она. — Может, присядешь? Принести воды?

Наташа Уолш шагнула вперед, и Ник схватил ее за локоть. Она вздрогнула, увидев его глаза.

Он всегда знал, что умеет нагонять на людей страх — верно, унаследовал этот талант от отца. Миссис Уолш вдруг начала задыхаться от страха.

— Не бей меня!

Ник был готов ее задушить. Она объявила ложью всю его жизнь, и он возненавидел ее почти так же, как обманщика Алана. Алана, чье место было здесь, с этой женщиной и ее семьей, а не с ним рядом.

Ник наклонился и прошептал ей в ухо:

— Почему это?

Он встряхнул ее. Она тонко взвизгнула и попыталась вырваться. Не знала, с кем связалась.

— Отпусти! — взмолилась она.

— Зачем? — Ник едва не кричал. — Мне вас не жалко, и вы мне никто. Так с какой стати?

Он еще раз встряхнул ее, как собака крысу: примерно таким было распределение сил. Вдруг он услышал звон. Оказывается, миссис Уолш все это время держала ту свадебную фотографию.

Ник уронил взгляд на ковер и увидел глаза отца.

Он вылетел прочь из уютного теплого дома под дождь. Как дождь начался, Ник не помнил, но вскоре капли зашлепали по одежде, загремели по крыше машины, в которую он уперся руками. Волосы липли к лицу, с них стекала вода, а Ник все гадал, почему не может просто сесть за руль и укатить прочь отсюда. Потом до него дошло, что он не знает, куда ехать. Дом всегда был нечетким понятием, без привязки к месту, и единственный, кто делал его домом, уже ему, Нику, не принадлежал.

Возвращаться было некуда. Ник положил голову на мокрые руки, прислонился лбом к скользкой крыше машины и стал думать. Нет, невозможно. Если это правда, зачем тогда жить?

Как на автопилоте, Ник очутился посреди трассы, ведущей в Лондон. Оставаться возле того дома было невмоготу, думать о чем-то другом — тоже. Он не был испуган, не хотел забиться в нору, как раненый зверь. Его как будто опустошили — залезли в голову и вытрясли все мысли и чувства, поэтому он просто ехал, и все.

Алан такой дождь называл «кошачьи лапки» — по следам от капель. Сейчас по земле будто бы пронеслось целое полчище кошек. Ник ехал почти вслепую, и, казалось, не город вырастал из пелены дождя, а сам дождь истекал серыми зданиями и улицами. Только когда машина, фыркнув, заглохла у Тауэрского моста, Ник понял, что уже в Лондоне, и увидел, как за дождем по пятам идет ночь.

Он выбрался наружу, чтобы проверить мотор, но ливень выдолбил из него остатки мыслей. Ник встал, уставившись на капот. Дорога плыла под дождем чернильной рекой, и только проезжавшие мимо машины посверкивали в свете фар железными боками.

Ник свою бросил и пошел прочь под рассерженное гудение других водителей. Через минуту-другую ходьбы он продрог до костей. Непрестанный гнет дождя стал привычным, как ритм собственных шагов.

Башни моста маячили на фоне свинцово-серого от туч и сумерек неба, словно вражеские цитадели. Ник смерил их взглядом, потом обвел глазами панораму Лондона, ощетинившуюся высотками, блестящими, как граненые клинки. Пригнул голову и побрел дальше сквозь ливень.

Добирался домой он долго. Небо сделалось тусклым, мертвенно-черным, ноги отяжелели — значит, назавтра будет болеть каждый мускул. Дождь так и не прекратился. Капли под вывеской китайской закусочной серебрились в мигающем неоновом свете. К тому времени Ник уже забыл, как это — быть сухим.

Он зашел в дом и привалился к закрытой двери. Снаружи барабанил ливень. Ник спросил себя, не вернуться ли на улицу и не пойти ли дальше. Пока он шел, он знал, что делать.

— Ник!

Он вскинул голову — не столько из-за оклика, сколько от щелчка выключателя. На лестнице, в желтых лучах одинокой лампочки без абажура, стояла Мэй.