Валерка Смольников, который от институтской скамьи шел с ним ноздря в ноздрю, в решительный момент неожиданно оказался кандидатом экономических наук, обеспечив себе тем самым возможность до конца дней кормиться словами: информационная система, стохастическое программирование, оптимизация, алгоритм. И первым Валеркиным шагом к благополучию было: заключить договор с организацией, имеющей собственный ученый совет – деньги наши, степени ваши.

Как обычно, ни на миг не задумываясь, почему людей так располагают к себе прозрачные души, не способные скрыть никакой задней мысли, Ратмир Андреевич, чтобы набрать инерцию, прямо от дверей восхищенно обратился к прихлебывающей чай секретарше Обломова: «Ну и морозище – в Сибирь не надо ехать!»– а к Обломову вошел, энергично растирая уши и радостно восклицая: «Последние уши отморозил! И постным маслом уже мазал – ничего не помогает!»– он откровенно гордился удалью отечественных холодов.

Обломов слегка ужаснул его своим безглазым исклеванным лицом, но Ратмир Андреевич проявил выдержку и продолжал болтать о будущем договоре (а деньги под это есть) так же весело и непринужденно, словно речь шла о совместном пикнике. И уже через три минуты добродушно оживленный Обломов через громкую связь попросил секретаршу пригласить к нему Олега Матвеевича Евсеева. И Артюхин внезапно увидел себя глазами вошедшего парнишки, наверняка ни разу не присевшего в этом кабинете: за столом беседовали на равных научный туз и промышленный воротила (или, если угодно, научный воротила и промышленный туз) – оба внушительные, крупные мужики (Обломов, правда, брал плечами, а Ратмир Андреевич животом). И, пока Обломов внушительно разъяснял смущенному Олегу Матвеевичу важность и актуальность доверенной ему темы, Артюхин разглядывал новоиспеченного ответственного исполнителя из-под сдвинутых бровей взглядом человека, привыкшего раскалывать людей с одного этого самого взгляда.

Занявшись в коридоре уточнением техзадания, Артюхин обнаружил, что человек он, в сущности, добродушный, а суров лишь в силу необходимости непрестанно ворочать большими делами. Судьба, которая всегда идет навстречу сильным, позволила ему на этот раз не только употребить с полным весом слова «матрица», «оптимизация» и «алгоритм», но и вставить оба французских изречения, которые он знал: «дюшок дез опиньон жайи ля верите» и «се не ке ля премье па ки кут», что означало, соответственно, «из столкновения мнений рождается истина» и «труден только первый шаг». Полный список литературы Ратмир Андреевич солидно пообещал передать по телефону.

Кроме того, разъясняя, чего он хотел бы добиться в этой теме, Артюхин обнаружил в себе несомненный талант популяризатора.

– Вот хозяйственное объединение, – говорил он, символически обводя рукой необъятные просторы своих владений, – а в нем предприятия, а в них отделы, а в тех подотделы, а в тех еще чего-то. И мы с тобой хотим, чтобы они старались сделать как можно больше и как можно лучше. А как? Приказать? А они начнут каждый искать оправданий, почему его работу нельзя сделать, и во всех их хитростях разобраться самому дьяволу не под силу, – видно было, что именно Артюхину и приходилось уличать их в этих хитростях, однако он не мог не отдать должного их находчивости. – Понимаешь? Нам надо, чтобы они сами захотели, чтобы искали, как сделать, а не как не сделать. Вот тут-то мы с тобой, – это всегда действовало безотказно – «мы с тобой», обращенное от высшего к низшему, – мы с тобой и должны дать каждому отдельный показатель его работы. Хочешь больше получать – увеличивай свой показатель. Только мы с тобой должны показатели выбрать так, чтобы каждый старался максимально увеличивать свой показатель – а от этого бы максимально увеличивался общий результат. Понимаешь? Мы с тобой должны идеально согласовать личное и общее, – у самого временами дух захватывало от масштабов занимавших его проблем.

Сохраняя выражение промышленного воротилы вплоть до своей конторы, Артюхин обнаружил там, что к нему вернулась способность молчать. Ему удавалось молчать без малейших усилий как наедине, так и в компании, а прежде было совершенно необходимо если уж не рассказывать анекдоты или слушать их, выжидая своей очереди, то хотя бы перечислять, что происходит вокруг: «Куда это, интересно, Кузькин пробирается? Что-то он в дирекцию зачастил. Кузькин, эй! Скоро вечер худсамодеятельности – не хочешь сплясать?» Он не мог пройти молча даже мимо, скажем, лифта у себя на службе, не усмехнувшись: «Разгуделся, бездельник!»

Четверо подчиненных не без изумления поглядывали на внушительное, обремененное масштабными заботами лицо начальника, внезапно превратившегося из свойского мужика в крупного руководителя. Он даже не поддержал, что было совершенно на него не похоже, их попытки выразить ему одобрение дружелюбным гоготом, когда он веско передавал по телефону список литературы, перечисляя по буквам фамилию одного из авторов: «Бе-хер. Да, Бе-хер – Борис, Елена… ну, художник, что ли». А раньше бы…

После работы Артюхин завернул в кафе, стоячее, но с зеркалами, взял попробовать салата из кальмаров – было такое чувство, что кальмаров ему доставили прямо из Индийского океана на пробу и утверждение. Пожевал пахнувшую рыбой серенькую резинку, свернувшуюся спиралькой, и барственно-благожелательно обратился к соседке по столику: «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно». Она рассмеялась чуть ли не с подобострастием – почувствовала руководителя крупного масштаба, – и он еще раз повторил с ободряющим дружелюбием (но видно было, что этот человек привык повелевать): «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно».

Она была покорена окончательно и от радостного смущения начала ронять обратно в тарелку кружки вялых зимних огурцов. Он величественно попрощался и – словно спохватился – барственно:

– Да! Я же забыл взять у вас телефон.

– Если вы серьезно… ну, тогда… что ж!

В вестибюле, поймав в зеркале свое отражение, он увидел в нем как раз то, что ценится женщинами к сорока: прочность, надежность, солидность. И курнос он был не по-рязански, а как бы на шотландский манер – как Вальтер Скотт. На улице, устало усмехнувшись однообразию людских надежд, он скомкал в кармане бумажку с телефоном и, не глядя, обронил ее под ноги. А дома, уже без пиджака, он еще раз с удовольствием оглядел свою крепкую лысину, широкую талию с напуском – вещи наиболее ценимые женщинами (теми, разумеется, которые понимают, что мужчина – это не кудри с гармошкой, а опора).

И Ратмир Андреевич уже едва дождался, когда Евсеев ознакомился с литературой, чтобы отвести его на консультацию в шарагу, в которой защищался Валерка Смольников. Валерка советовал обратиться там к завлабу Солонскому, – тому будет приятно, что люди не решаются приступить к делу без его благословения (а там, глядишь, и отзыв на диссер подпишет).

Все эти дни Артюхин был краток и весом. Но у моложавого Солонского он на второй же минуте оказался безмолвным созерцателем чужой оживленной беседы, а ему оставалось лишь значительно хмуриться и изредка глубокомысленно кивать Солонскому, когда тот рассеянно взглядывал на него.

«Целевая функция», доносилось до Ратмира Андреевича, «градиенты показателей», «игра с ненулевой суммой» – неужели эти слова и в самом деле что-то означают? Улучив минуту, он спросил, словно ему пришла в голову внезапная идея: