– А-ах! – все, что успеваю вымолвить на полустоне.

В уголках глаз щиплет от предательства собственного тела. Не могу бороться. Сил нет. Слабое, беззащитное, сломленное существо, напрасно бьющееся в силках опытного охотника.

– Детка, ты мне не рада? – Чеховской чуть отстраняется, заметив, как скупо я отвечаю на поцелуй.

– Ты мерзавец, – произношу я сипло, глядя ему в глаза.

Улыбка сходит с его лица, брови хмуро съезжают на переносицу. Он стискивает зубы, но я нисколько не боюсь. Пусть ударит, убьет, а молчать не буду.

– Тебе не стыдно так жестоко поступать с Лучианой?

– Ей же не было стыдно раздвигать ноги, – шипит он зло.

– Она совсем молодая, влюбленная. А ты взрослый мужчина, взваливший на себя заботу о ней. Почему ты не подаешь ей пример?

– Подаю. Демонстрирую, что нельзя идти на поводу избалованных сопливых деток.

– Ты демонстрируешь свое скудоумие и равнодушие к ней. Лучиана думает, ты ее не любишь. Не остановишься – потеряешь ее, Ром.

– Класс! – выплевывает он. – А что посоветуешь ты, Дарья Николаевна? Выдать ее замуж за Котю? Пожать ему руку? Подарить им квартиру на свадьбу? И с гордостью говорить прессе о своем зяте?

– Почему нет? – удивляюсь я. – Вряд ли Лучиана беременна от наркомана, сидельца или бомжа.

Уголок его губ дергается:

– Вряд ли она беременна от принца. Все будет так, как я решу.

– Ее желания тебя совсем не волнуют? Тогда, может, и мои через неделю перестанут интересовать? Ты понимаешь, что своим отношением к ней отталкиваешь меня от себя? Я не испытываю к тебе ничего, кроме страсти. Но она – явление временное.

– Только ли страсть? – не верит он. – Завтра утром я улетаю в ***ск, вернусь в пятницу. Думаю, эта командировка всем нам пойдет на пользу: мне, тебе, Лучиане, Коте. У тебя будет целых три дня, Бабочка, чтобы убедиться, – нихрена это не страсть. Это нечто большее. Я вживлен в тебя, как и ты в меня. И нам придется смириться со всеми недостатками друг друга. Нам не по четырнадцать. Нас уже не переделать. Я всегда буду ставить свои желания и выгоду превыше всего, – заявляет Чеховской, разрезая этими словами воздух. – Но ведь мои желания зачастую связаны с теми, кого я… люблю. – Тыльной стороной ладони он гладит меня по щеке, с нежностью разглядывая мое лицо. – Я из-за тебя на работе сосредоточиться не могу. Просочилась глубоко.

– Кристину навести, – язвлю я.

– Нет больше Кристины, сказал же. Так что теперь все только в твоих руках. Три дня на раздумья, Бабочка. Выберешь меня сама и снимешь это гребаное обручальное кольцо, – кивает он на мою руку, – получишь новое. Выберешь его – пожалеешь.

– Угрожаешь мне? – обалдеваю я.

– Предупреждаю. Потому что со Степой ты будешь стареть скучно и мучительно, рыдая в подушку из-за упущенного шанса круто изменить свою жизнь.

– Изменить ее с тобой?

– Будет изумительно, – сверкает он зубами.

Да уж, только Роман Чех может сделать настолько нестандартное предложение руки и сердца, выбив у меня почву из-под ног и перемешав все мысли в голове.

В его объятиях я плавлюсь. Забываю о Степе, о том, как холоден и жесток Чеховской, как я рискую. Он самый опасный кукловод. Отправится в огонь – и мы вслед за ним поплетемся, как овечки.

– Мерзавец, – повторяю я шепотом. – Ненавижу тебя.

Улыбнувшись еще шире, он опять атакует меня поцелуем.

Иду в атаку, распаленный притяжением к ней. Хочет быть грубой, твердой, стойкой, а на деле сдается, подняв белый флаг.

Возмутительно, но она овладела мной безвозвратно. Сама не знает, какое колоссальное влияние оказывает на меня, от какого дерьма уберегает.

Минуту она слабо сопротивляется и капитулирует. Задираю ее юбку, руками пробираясь к кружевной резинке шелковых чулок. Строгая и до шизы желанная. Моя каждой клеточкой тела. Может вечность потратить на раздумья, носить кольцо Степы, пока то в палец не врастет, беречь институт брака, а ответ в мою пользу уже дала. В тот день, когда я вошел в ее кабинет, а она не прогнала меня.

Отвечая на поцелуй и мои ласки все яростнее, Бабочка дрожащими руками расстегивает мою рубашку, шире разводит ноги, сползает на самый край стола. Отдается мне без остатка. Стонет возбуждающей песней мне в ухо, когда я покрываю ее изящную шею поцелуями, языком обвожу контур крыльев бабочки. Хватает меня за руку и с одержимостью заводит под юбку. Зверски жаждет меня, бешеная самочка. Хотя у меня самого уже в ушах звенит от возбуждения. Брюки по швам трещат от напора члена.

Пальцем отодвигаю ее маленькие трусики в сторону. Горячая и влажная. Готовая для меня, детка.

– Бля-я-я… – выдыхаю, чувствуя, что ноги, сука, отстегиваются.

Пока Бабочка расстегивает ремень и ширинку моих брюк, я хватаю ее за волосы, запрокидываю голову и языком врываюсь в ее приоткрывшийся рот.

Голодные звери с таким остервенением не разрывают добычу, как мы кидаемся друг на друга. Не помню, чтобы у меня было такое же неутолимое желание к какой-то из жен. Кажется, я даже под кайфом никогда ТАК не хотел женщину! Меня одолевает больная одержимость заполнить ее собой во всех смыслах. Вбить себя в ее тело, сердце, душу, голову. Стать для нее смыслом жизни. Жаль, что одного секса недостаточно. Она только что это заявила и доказала. Мои позиции хрупки, а три дня вдали от меня, но рядом со Степой – это серьезное испытание.

– Дождись меня, – хрипло молю ее, резкими толчками вторгаясь в нее, кусая ее губы, шею, мочку уха. Наслаждаясь ее сладким вкусом и томными стонами. Стискивая ее стройное тело в своих объятиях все крепче. – Пожалуйста, Бабочка… Не возвращайся в кокон…

– Бабочки не возвращаются в кокон, – отвечает она, не прерываясь. – Они… погибают…

– Я не дам тебе погибнуть, – шепчу в разомкнутые губы.

Сжимаю ее бедра, кайфуя от того, как она царапает мою спину. Утробно порыкиваю, едва сдерживаясь, чтобы не распластать ее на столе в позе звезды. Столько всего хочется попробовать с Бабочкой. Ей же ни одна из поз незнакома, кроме до зевоты тоскливой миссионерской. Взять бы ее сзади, услышать дикий крик от новых головокружительных ощущений, мольбу не останавливаться и двигаться быстрее. Еще. Еще. Еще!

– Любого порву за тебя, – добавляю с новым толчком. – Похрен – кого.

Рискую. Пиздец как рискую, делая это заявление. Она теперь Степу своего бросить может исключительно из-за опасения за него, а потом меня проклинать будет, что выбора не оставил.

Зазвонивший телефон бесит меня до скрипа зубов. Не вовремя же кто-то отелился! Хорошо, что лежит недалеко, дотянуться рукой можно.

Чуть притормаживаю, беря вибрирующий мобильник.