Она направилась в комнату к телефону, по пути бросив взор в висевшее на стене в холле большое зеркало. Мимолетный взор, позволяющий разом охватить скользнувшее в зеркале изображение и оценить впечатление. «Ничего», — одобрила она и задержалась, чтобы убедиться в том, что действительно «ничего». В одежде она выглядела чересчур худощавой, даже тощенькой, плоской. В одном белье — то, что надо. Цыплячьи косточки казались изящными, филигранными, деликатными. Маленькая острая грудь, удлиненные плавные ляжки, стройные щиколотки, на внутренней стороне бедра кожа матовая и особенно нежная… Десятисантиметровые каблуки удлиняли ногу. С некоторых пор ей нравилось любоваться на себя в зеркало. Она развлекалась, меняя комплекты белья, чулки — с поясом и без пояса, чулки с резинками, шпильки разного цвета, трусики-стринги, оставляющие неприкрытыми подрагивающие ягодицы. Разглядывала себя голой.

Сегодня она была в комплекте цвета красного вина. На ногах — красные шпильки. Она потопталась перед зеркалом, поворачиваясь на каблучках то одним боком, то другим, повернулась спиной, чуть не вывихнув шею, пытаясь изучить себя сзади — достаточно ли соблазнительна? Оттопырила чашечку бюстгальтера, посмотрела, как выглядит обнаженная грудь. Не удержалась, достала шкатулку с украшениями и, надевая колье, браслеты, цепочки, серьги, полюбовалась на себя еще… Поддаваясь секундному порыву, двинулась было к шкафу, чтобы перемерить и наряды, которых у нее в последние дни заметно прибавилось. Она представила, как наденет то новое декольтированное красное вечернее платье и черное маленькое из шелка, больше похожее на комбинацию… Как медленно задерет подол, чтобы проверить, как смотрится на ляжке край дымчатого чулка, поддернутого красной резинкой с пояса. Но передумала — в другой раз. Сейчас принять ванну и отдыхать.

Ей все это нравилось. Она и сама не ожидала, что понравится. «Боже мой, бедная моя мама! Что бы она сказала… Если бы узнала, что мне нравится, когда мужчина — первый встречный, любой, кто просто может заплатить, — смотрит на меня оценивающе. Вот именно оценивающе — в прямом, примитивном, грубом смысле этого слова. Я читаю его мысль: «Сколько?» Вот и все его мысли. И хочу продать себя подороже. Подороже. И все равно, кто. И дело не в деньгах — вернее, не только в деньгах. (Она усмехнулась — впервые в жизни, пожалуй, у нее сейчас появились свободные и немалые деньги…) Если платит дорого, значит, уважает, ценит мои достоинства, значит, покупает то, что ему нужно… И почему, собственно, мне должно быть это противно? Почему я должна этого стыдиться? Я горжусь своей ценой. И купить меня может совсем не каждый…»

И еще она подумала о том, что было какое-то острое и неизъяснимое удовольствие в осознании того, что тебя покупают на один раз, того, что ты занимаешься сексом с совершенно незнакомым — случайным — человеком, которого при встрече имеешь право просто не узнать и пройти мимо… И еще то, что по правилам профессии не можешь отказать никому — в этом тоже было какое-то ощущение неприличного, запретного для обывателей с их традиционной моралью кайфа. И плевать на них всех. Желающих сделать покупку никогда не убудет. «Ах, пора бросать это дело! Бросать. Ты же, радость моя, — она обратилась к самой себе — той, что отражалась в зеркале в красно-винного цвета белье, — не собираешься зарабатывать этим ремеслом себе на жизнь до пенсии? А? Все умные женщины бросают этим заниматься к тридцати. О чем это я? При чем тут тридцать или не тридцать? Ты вообще не по этой части. Хотя… Получается у тебя хорошо. У тебя все получается хорошо — за что ни возьмешься».

Она наконец оторвалась от зеркала и опять направилась к телефону. Нажала кнопку автоответчика и начала прослушивать сообщения. Сообщений было много — раздраженных, полных беспокойства, недоумевающих, требовательных. Она отключила автоответчик, не прослушав и половины записи. Отвечать и перезванивать никому не собиралась. «Ах, как они все надоели… Что хочу, то и делаю, ни у кого разрешения не спрашиваю. Эта белиберда меня не интересует. Сделаю, что запланировала, а потом… Не знаю, что будет потом». Пусть подождут, пусть потерпят несколько дней. Скоро все кончится. По ее расчетам, все должно было закончиться в два-три дня.

«И все. Конец маленькому житейскому приключению — а жаль… Не переживай (она усмехнулась), соскучишься или пообносишься — всегда сможешь подзаработать снова. Еще несколько дней… Несколько дней… Брошу. Брошу. Только еще несколько дней — и брошу».

Она погрузилась в ванну, не дождавшись, пока наберется вода. И через полчаса вышла из нее преображенной, другой женщиной — сошли грим, пот, духи — остатки трудовой ночи, смылся запах табака и алкоголя. Узкое бесцветное лицо без ресниц, бледные губы, зачесанные назад гладкие волосы, чистое, сияющее, как рыба, белое тело. Прямо Афродита из морской пены… Кто бы мог подумать, что в прошлую ночь эту Афродиту имели четыре клиента. Вернее, трое — один ничего не смог, как ни старался… А все-таки четыре — получила с четверых. Этот четвертый, несостоятельный, в конце концов удовлетворился тем, что посмотрел, как она кончает сама. Заплатил и тут же осведомился, когда можно будет прийти в следующий раз. Понравилось ему, прямо замер весь, поедая ее глазами, пока она делала ЭТО… Потом задрожал, упал на колени, подполз ближе, не отрывая взгляда, чуть слюна не капает. Ручонками не тянулся — боялся спугнуть ее кайф. Она самодовольно улыбнулась, вспоминая.

Все, к делам, к делам. Настал час подбивать счета, приводить в порядок дела и планировать завтрашний день. Она заварила себе кофе, придвинула к чашке недопитый бокал вина, села за стол и углубилась в размышления.

«Завтра все решится. Еще один, последний звонок. По-моему, я все продумала. Я знаю, что они меня ищут, пытаются вычислить, потому и время тянут — надеются меня обнаружить и… Дурачки. Так я им и далась. Поняли наконец своими куриными мозгами, что им деться некуда. Пусть платят — дураки для того и существуют на свете, чтобы платить умным. Через два дня назначу им крайний срок — хватит с меня этого спектакля. «Нам нужно время, чтобы собрать деньги, у нас нет такой суммы» и прочее вранье. «А какие у нас гарантии, что через месяц вам не захочется повторить с нами тот же трюк?» Недоумок, гарантий захотел… Никаких у вас гарантий, узколобые вы мои. У любого человека только одна гарантия на свете — его собственные мозги и он сам. Только на себя можно положиться и только себе доверять. Но у вас, рыбки, мозгов нет. Это за версту видно, иначе бы вы не сделали то, что вы сделали. Так что у вас одна-единственная гарантия — мои мозги. Мои — вместо ваших. А мои мозги мне говорят, что я не самоубийца. Я жить хочу легко и по возможности красиво. А вы мою жизнь не украсите, у меня нет никакого желания, подоив вас как следует, связываться с вами снова. Впрочем, посмотрим…»

Она не боялась — сама не знала почему, но не боялась. Она была уверена в себе, в том, что все пройдет блестяще. Наверное, верила в свою звезду. Она давно открыла, что умнее многих своих знакомых — даже тех, кто преуспевал, кто достиг недосягаемых высот, кому она завидовала лютой завистью, кто вершил судьбы и повелевал. Единственное, чего она никак не могла понять, — почему бог к ним благоволит, помогает им, потому что с такими мозгами без помощи фортуны ничего не достигнешь. Господь любит убогоньких и полагает — наш умный и справедливый господь, — что одаренные люди сами проложат себе дорогу, сами всего добьются и сами все возьмут. «Что ж, я согласна… Возьму, только ты мне не мешай, не играй против меня своей жалостью к уродам», — усмехнулась она.