Беатрис испытывала гнев и не могла понять причину. Ведь это сын Бриггса, его плоть и кровь. Она не может в полной мере понять его чувства в этой ситуации.

— Это не имеет значения. Совершенно не важно, кто виноват, они или Уильям. — Бриггс был непреклонен. — Они отвратительно невоспитанные, и за это должны отвечать их отцы. Однако это не меняет того факта, что слезы Уильяма лишь подтолкнут их к тому, чтобы изменить свое мнение о нем на худшее. Ни мы, никто другой не в состоянии повлиять на мнение детей, они будут делать то, что задумали. Они заставят его страдать, даже пожалеть, что появился на свет. Поэтому он должен научиться скрывать свои чувства. — Он перевел дыхание. — Продолжим наш пикник.

К счастью, речь его произвела на сына достаточно сильное впечатление, чтобы он перестал плакать и вытер слезы.

— Ты больше никогда не покажешь другим, что им удалось тебя обидеть.

— Но мне обидно, — заныл Уильям.

— И все же они не заслужили твоих слез. Никогда не забывай об этом. И они не достойны слышать твой рассказ и видеть открытки.

Они продолжили трапезу, но Бриггс не ощущал вкуса еды. Он всецело отдался гневу, который повлек за собой воспоминания, вызвавшие в душе настоящую бурю.

Время шло своим чередом, и к вечеру все забыли о происшествии. Бриггс смог прийти в себя и наконец вздохнуть полной грудью — пространство вокруг стало менее плотным и наполнилось кислородом. К возвращению в городской особняк он еще испытывал беспокойство, поэтому, дождавшись, когда Уильям удалится в детскую, повел Беатрис в свою спальню, где проделал с ней все, что и прошлой ночью, и они снова получили удовольствие.

Беатрис положила голову ему на колени и тихо произнесла:

— Я понимаю, почему ты призываешь Уильяма не говорить детям о том, что ему нравится. Но вышло так, будто он должен стыдиться своего поступка.

— Ему не должно быть стыдно, и мне не стыдно за него, что, впрочем, не важно. Мое отношение к сыну не изменит отношение к нему ровесников. Они будут… нападать на него, как дикие звери. Они такие и есть, это их стиль. Мне кажется, они даже не вполне осознают свои качества и едва ли могут ими управлять. Это врожденное. Найти слабого и сделать его жизнь невыносимой.

Он никогда не забудет, как один из парней постарше повалил его на землю в деревне. Мать парня была в ужасе от того, что натворил сын, ей было известно, кто такой Бриггс, именно это, а не действия сына, как таковые, напугали больше всего. Самому парню было наплевать, кто перед ним. Придурок… Это слово он бросил прямо в лицо Бриггсу.

И все потому, что тот стал задавать вопросы о погоде, а маленький сын герцога начал что-то объяснять и незаметно перешел на тему климатических условий, благоприятных для орхидей.

Он говорил и говорил, пока не ощутил, как кулак врезается в челюсть. В его голове погода и цветы были темами связанными. В причинах злости парня он разобрался значительно позже, а в тот день ничего не понял.

— Бриггс…

— Беатрис, ты должна мне поверить. Я знаю, о чем говорю.

— У меня нет в этом сомнений. Ты ведь оказался прав по поводу поездки в Лондон, Уильяму было непросто, очень непросто. Однако посмотри, как он радуется теперь, мальчик буквально расцветает на глазах. Он с удовольствием изучает город, ему нравится жить здесь, в этом доме. Его истерики прошли, новые впечатления изменили его к лучшему. Стараясь защитить его, оставив дома, ты бы скрыл от него так много интересного, не позволил испытать много радостных моментов. Это было бы невероятно грустно. К тому же… Если бы ты продолжил ограждать меня от всего, как делал брат… я не узнала бы то, что делает меня счастливой.

Во рту появилась горечь.

— Я не сделал для тебя ничего особенного.

— Сделал. Ты помог мне понять свое тело. Не знаю, как тебе объяснить. Я словно наблюдала жизнь со стороны. Иногда мне казалось, что я не принадлежу к этой семье, я не часть ее. Я всегда была дома. Пока Хью учился в школе, я оставалась дома. Он уезжал на сезон в Лондон, я скучала дома. Я стала каким-то призраком особняка. Мои родители, кажется, иногда забывали о моем существовании. Исключением было очередное обострение болезни. Иногда мама уезжала на сезон в Лондон, а отец открыто приводил в дом любовниц, представляя их гувернантками для меня. Со мной он даже не разговаривал, не замечал… Вел себя так, будто меня не существовало. Я часто слышала, как мама плачет в комнате. Иногда из-за тревоги обо мне, иногда жалея себя. У меня часто создавалось впечатление, будто я нахожусь в стеклянном сосуде, совсем рядом с родными, но отделенная невидимой, плотной стеной. Случалось, все уезжали в Лондон к началу сезона, а меня оставляли совсем одну, только с гувернанткой, потому что доктора настоятельно не рекомендовали испытывать мои легкие городским воздухом. И я научилась путешествовать в своем воображении, научилась фантазировать и мечтать. Так мне удавалось стать счастливее, чем в серой реальности. Вот так… Бриггс, я хочу, чтобы ты знал обо мне все, даже то, какой я была жалкой. Но с тобой все изменилось, ты открыл мне новый мир. В нем мы едины, в нем нет разделения. Это дало мне возможность стать собой. В наилучшем смысле. Не думай о том, что я сказала в то утро, что я не хочу быть Беатрис. Ты показал мне, что быть Беатрис — это хорошо. А ведь раньше я себя не любила. Это чувство стало для меня важнее всех прочих, даже самозащиты. — Она тяжело перевела дыхание. — Ты человек, который получает удовольствие от боли. Если тебе нравится что-то давать, значит, существует тот, кто примет это с радостью. В жизни сохраняется равновесие. Таково ее устройство. Неужели ты не понимаешь, что для достижения прекрасного надо пройти через боль?

— Таковы правила, Беатрис. Игры, подходящие для спальни, не стоит выносить за ее пределы.

В ее взгляде появилось сожаление.

— Это не просто игра, не для меня, по крайней мере. Это гораздо более значимое.

— Беатрис, пойми, я давно научился выглядеть таким… каким должен быть человек моего положения. Я осознал, что не могу потакать каждому своему капризу и демонстрировать свои страсти людям. Но есть в моей жизни места, где я могу это делать.

— Бордели, — кивнула