— Сигнал телефона уловили. Видимо, Раде удалось включить его на короткое время. Кстати, Данькино приложение показывает такое же местоположение. Погрешность небольшая, метров пятьдесят. Она где-то здесь, Егор Вадимович. Вы слышите?

— Д-да. Спасибо, Алексей. Выходит, мы будем обыскивать десятки гаражей? Если погрешность…

— Вы ничего не будете обыскивать, ясно? — следователь выставляет указательный палец. — В гаражах, сточных канавах и под старыми трубами прячутся спецназовцы. Это их задача, Егор Вадимович, захватывать похитителя и спасать Раду!

— А что прикажете делать нам? Не сидеть же здесь сложа руки?

— Вы сами напросились со мной. Значит, выполняйте мои приказы и не суйтесь никуда без спроса! Или хотите попасть под пули во время захвата? — строго произносит он, взглянув на стажера Сашу. Тот лишь хлопает глазами и стоит неподвижно, как манекен.

Васильков кидает на меня короткий понимающий взгляд и молча кивает. Открывает водительскую дверь и садится в машину. Быстро же он сдался, засранец! Во мне же словно кипит бурлящий котел из возмущения и бессилия. Там моя Рада! А Алексей предлагает мне просто сидеть и ждать?

— Чем я могу быть полезен? — сухо спрашиваю я.

— Я не имею права привлекать гражданских к спецоперации. Простите, Егор Вадимович. — Он медленно приближает рацию к лицу и произносит. — Прием. Готовность номер один.

— Сигнал телефона, с которого Иволгину поступали угрозы, определяется в тридцати метрах от въезда в гаражный кооператив. — Рация плюется и шипит, а потом в ней слышится обнадеживающий ответ. — Спутник обнаружил еще два телефонных устройства, расположенных рядом. Их минимум трое, Алексей Николаевич.

— Готовимся к захвату. 

Алексей опускает рацию и медленно толкает дверь. Оборачивается на короткий миг, встречаясь с моим напряженным взглядом. Я не собираюсь идти следом, и в подтверждение своего намерения, молча киваю. Слегка пригнувшись, Алексей выходит на улицу и крадется вдоль стены гаража. Я слышу шипение рации и шелест его шагов, звуки радио из машины, стук какого-то инструмента «автомехаников». А потом звуки ускользают, оставляя меня наедине со странным ощущением — запертого, словно в консервной банке пленника. Да какой я пленник?! Вот Рада… Я свободно хожу по бетонному полу, слушаю обрывки песен, доносящихся из машины, а моя девочка сейчас страдает. Руки ведет от крупной дрожи, глаза наливаются слезами, а тело зудит от непередаваемого нетерпения. Шагаю, как часовой по плацу.

— Да сядь ты, Егор. Не мельтеши. — Васька открывает дверь и взмахивает ладонью. — Ты все равно сейчас не поможешь. Остается только ждать.

— Легко тебе говорить, — сухо бросаю я не шелохнувшись. — Ты заварил эту кашу, а расхлебывать мне?

— Ну, прости, Егор. Я восстановлю сгоревшее здание за свой счет. — Васильков виновато отирает затылок.

— Я не против. Денег-то хватит?

— Мои проблемы.

— А дочь... ты мне тоже...

— Не смей, Егор. С ней все хорошо будет.

Васька выходит из машины и становится рядом. Опускает ладони в карманы брюк и понуро клонит голову. Мы просто молчим, потому что слова сейчас излишни. Неуместны. Восприятие концентрируется на окружающих звуках и запахах. Шаги, шорохи, запах бензина и табака, а еще…гари.

— Дымовая завеса, — шепчет Васька. — Может, выйдем?

— Не уверен. — Оглядывая гараж в поисках окна или другого отверстия, произношу я. — Я доверяю Алексею.

— Егор, там крики!

Мы приникаем к входной двери и тихонько приоткрываем ее. Васильков опускается на колени, великодушно уступая мне место в верхнем ряду. В сгустившемся белом дыме виднеются двигающиеся темные фигуры. Они мелькают, как тени или опытные ниндзя совсем рядом. Кажется, протяни руку и тронешь.

— Штурмуем здание! — голос Алексея Николаевича звучит, напротив, несколько отдаленно, как будто в пятидесяти метрах.

— Бросьте оружие! К стене!

— Симко, ломайте дверь!

— Ни с места! Стреляю на поражение! 

Грохот, скрежет металла, шаги, крики… Меня словно затягивает в огненную спираль, сплетенную из звуков и запахов, чужих ругательств, приказов, голосов. Она выжигает все, оставляя свисающие грязные струпья отчаяния. Оно заполняет и без того пыльный гараж, вытравливая воздух, не дает двигать руками. Жить. Все кажется ложью — подстроенной, глупой, безумной. Кажется, сейчас дверь распахнется и оператор выкрикнет: «Стоп, снято!» Но вместо этого я слышу громкий голос дочери:

— Папа-а-а-а! Папочка! Где мой папа?

Отталкиваю Василькова и распахиваю дверь, наплевав на предостережения следователя. Беловатый туман рассеивается, открывая взору картину: Алексей, застегивает наручники на одном из похитителей, Саша ведет второго к полицейскому «бобику». Темные фигуры спецназовцев бесшумно исчезают, скрываясь за поворотом.

— Сук-уки… — голос третьего, скрипучий, прокуренный пронзает воздух. Его выводят из гаража последним. Выходит, мне звонил он. И к Лизе приходил тоже он. Мне хочется отодвинуть, стереть, будто ластиком неприятную, отталкивающую декорацию и увидеть, наконец, свою дочь…

— Радочка, где моя крестница?— рокочет за спиной голос Василькова. — Девочка моя…

Но я не слышу его — бросаюсь к гаражу, где сгорблено, скукожившись от страха, сидит моя дочь. Ее осматривает медик, трогает, ощупывает, дежурный следователь что-то тараторит на ухо, а мне хочется навсегда стереть из памяти эту страшную картину — неживую, словно нарисованную безумным художником.

— Радочка, доченька… Прости, прости меня…

Я сжимаю ее в объятиях так крепко, что она охает. Целует меня в щеки, обнимает дрожащими ледяными ладошками, шепчет в ответ «папочка, папуля…» и плачет.

— Я цела... Не волнуйся, меня никто не бил, они только руки связали и пугали. Папочка, я так боялась, что они убьют тебя. Боялась, что ты придешь один. Поверишь им и придешь. А у них во-от такие ружья и пистолеты.

А я плачу вместе с ней. Пожалуй, так — впервые в жизни.

Егор

— К чему эти допросы, Алексей Николаевич? — возмущаюсь я, поглядывая на сникшую Раду — бледную, растрепанную, в мятой пыльной одежде и грязной обуви. Больше всего на свете я хочу забрать дочь и уехать домой — в маленький и созданный мной оазис безопасности.

— Потерпите, Егор Вадимович. — Бодро отвечает Алексей, а я чувствую исходящий от него восторг — пожалуй, впервые за время нашего общения. Он плещется, как золотая рыбка, вырывается особенным, победоносным блеском в глазах, нетерпеливым подрагиванием пальцев, частым возбужденным дыханием. Вот оно счастье следователя — выследить, поймать, спасти, найти похищенное, посадить преступника или освободить невиновного. — Рада должна дать показания. — Умоляюще произносит он.