— Ну, ни пуха…

— Я тебя убью, — договорить Гром не успел. Ольга всунула Игорю в руку пистолет, и Потёмкин приложил им по затылку Олега. Затем лекарь поднялся, повернулся к слегка ошарашенным Ольге с Яром и хотел заговорить, но тут под сводами камеры разнёсся вибрирующий металлический звон. Лекарь в удивлении обернулся. Лидка восседала на бессознательном Громе, била его по голове мельхиоровым подносом и злобно кричала:

— Я те-ть моего Жорку дам, что ли? Урод ты, кровопийца! Да я тебе этот поднос-тоть на уши одену, да ещё красивым бантиком заверну! Ишь, чего удумал, моего-тоть милаго и на свет на тоть! У-у-у, ирод мордожжёный! Не Гром ты, а мразь последняя, тряпка поломой…

— Лида! Хватит! — командным голосом прикрикнул Потёмкин. Женщина вмиг успокоилась. Невозмутимо слезла с Грома и с видом одержавшего победу авианосца отплыла к Джорджу, сразу принявшись с дотошностью собственника осматривать мужчину со всех сторон, то за ухо дёргая, то трепля по щеке, словно его тут несколько дней пытали и сотню раз поранили. А тот и рад был: замурлыкал бы от удовольствия, если б умел.

— А патамушта нефиг! — внесла она свою корректировку, как только Игорь отвернулся. Лекарь лишь вздохнул, пожал плечами и мотнул головой в сторону своей койки, чтобы все подошли ближе.

Грома какое-то время можно было не бояться. Лидия слишком удачно пристукнула его тяжёлым подносом, чтобы начальник охраны скоро очнулся. Лекаря больше занимало другое: шум, поднятый женщиной. Хотя запуганные и введённые в заблуждение Воеводой жители Юрьева вряд ли при первом же шуме станут интересоваться, что происходит, тем более, если это не вой серого падальщика, а звон подноса и крик разъярённой женщины, что не такое уж редкое явление в стенах города. Игорь, помнится, не так давно был свидетелем подобной сцены. Но всё равно надо действовать быстро, благо наступившая ночь только поспособствует путникам, прячущимся во тьме, в претворении в жизнь их планов.

Оглядывая столь разных людей, собравшихся вокруг него, Потёмкин гадал лишь об одном: почему Лидия решилась бросить довольно тёплое, насиженное местечко и уйти из Юрьева. Он понимал, почему Ольга пойдёт за ним, также сомнений не вызывало стремление Яра исчезнуть из этого города, даже мотивы Жоры были ясны — кем бы он ни был, но желания провести всю жизнь со своими старыми мучителями, постоянно помнить детскую травму, нанесённую ими, у бывшего охранника не было. Любая возможность, намёк на иное существование, которого он был всё это время лишён, лишь будут подгонять. Другое дело Лида, но тут лекарь мог единственно развести руками. Вдруг, и правда, всё дело в разгоревшейся на глазах у заключённых любви, которая с приходом Игоря связала этих непохожих друг на друга людей? Всё может быть.

Стоит ли им говорить, что главная цель, из-за которой он хочет уйти из города, это вирус, рождённый и внедрённый с помощью учёных в человека? Куда бы лекарь сейчас ни ушёл, он чувствовал, что дорога приведёт его туда же, куда отправилась горстка безумцев, ведо́мых желанием побороть опасное воздействие радиации на человека, но допустивших в своих расчётах ошибку и, возможно, запустивших биологический механизм уничтожения остатков человечества. Но и этих людей, испытывающих к лекарю доверие, он просто так бросить здесь не мог. Особенно после открывшегося безумия Воеводы и его окружения.

— Я иду туда, где, наверное, умру, — тихо заговорил Потёмкин, вглядываясь в глаза людей, стоявших напротив. — Я не скрою, что это очень опасно, но… Нет! Я не уверен, что доберусь до места и там всё будет хорошо. Я не вправе…

— Где это точка? Куда мы идём? — лаконично спросил Яр, и Игорь почувствовал, что не получится отвертеться от ответа. Этот же вопрос угадывался и в глазах всех четверых, полных надежды, что лекарь укажет им, как жить дальше, куда двигаться, что правильно, а что — нет. Во всяком случае, они были сыты по горло жизнью в этом про́клятом месте и видели перед собой человека, который двадцать лет путешествовал по выжженной войной земле и не только выжил, но и научился жить заново. Они надеялись на него.

— В Москву, — просто изрёк Потёмкин и замолчал, давая им время осмыслить сказанное.

— В Москву? — перекрестилась Лидия, вытаращив глаза. — Но там это-ть, как её… радиация!

— Там и самое громадное бомбоубежище в стране есть, — возразил Игорь.

— Метро-о-о, — протянул, улыбаясь, Джорджик и, увидев, с каким удивлением на него посмотрели остальные, поспешил продолжить. — Я жил там. В Москве. Мне лет десять, наверное, было, когда случился Великий Трындец, и я застрял здесь… Но я помню! Поезда под землёй, тёмные тоннели, по которым они ходили, гигантские залы, способные вместить кучу народа. Да! Он прав! Это всё в Москве… под землёй.

— И я там жил когда-то, — тихонько заметил Игорь. — отучился и… уехал оттуда. Зря, видимо, как показало время.

— Но… Но откуда-ть такая уверенность-то? Ну это… что там люди выжили?

— Был я в Иваново в начале года, — ответил Потёмкин. — Погостил там месяца три в общине одной, так там радиолюбитель сигналы из Москвы ловил… Не знаю, правда ли те сообщения из Москвы, или нет, но радиолюбитель утверждал, что начинались уведомления словами: «Говорит Москва!..» А дальше одни помехи. Но тот радиолюбитель мне сказал, что верит, что люди в метрополитене заперлись. Гермоворота там есть. Огромные. И не верит, что все умерли. Не для этого метрополитен строили. Для людей возводили. Чтобы жили и жили вопреки всему. А сигнал… Сигнал и заглушить можно.

Они стояли и слушали лекаря, раскрыв рты. Словно мессия сошёл к ним с небес и изрекал откровение. Ведь весь их мир до этого ограничивался маленьким монастырём, а жизнь протекала внутри, взаперти, за забором. У всех, и исключительно Потёмкин появился извне, только он прошёл половину мира и двадцать лет провёл на открытой местности и выжил, нет… и существовал всё время до этого, а не прятался, трусливо существуя, молча наблюдая, как убивают детей, как скармливают их животным, как Воевода творит, что ему вздумается.

— Мы с тобой, — твёрдо произнесла Ольга, а остальные закивали. Игорь на мгновение прикрыл глаза, чувствуя огромную ответственность за этих заблудших людей, вернее, накушавшихся убогой жизнью и ложью.

— Тогда — вперёд, — твёрдо сказал он. — Обратного пути не