– Юна, о чем ты шепчешь? – негромко спросил Вася. Я вздрогнула от неожиданности, он смущенно засопел в ухо. – Не подкрадывался я. Всегда тихо хожу. Привычка. Что за история с талисманом-то?

– Я это вслух? Ну и ладно. Агата. Она южанка. Моя ученица. Знаешь, – я поймала руку Васи и потянула к себе, как недавно Агата тянула мою руку. И так же шепнула в ухо. – Холод вокруг неё. И тень. Её семья далеко, вестей нет. Но, кажется, там все плохо. Я не понимаю в делах стран по ту сторону Синих гор. По слухам, если их храм признает вину, могут вырезать род под корень. А еще сжечь все нити семьи, есть такой ритуал. Но Агата-то здесь. И глупо верить в страшные сказочки о дикарях.

– Юна, давай пока разберемся с твоей бедой. Идем, осторожно, – Вася приобнял за плечи и повел, уточняя: – Я объяснил, куда ехать, поторговался. Садись. Но учти, с деньгами у меня туго.

– Я уплачу, все правильно. Спасибо. Возишься со мной. Прости, я болтаю, совсем раскисла. Себя жалею, Агату приплела, по Ваське с его мамой до сих пор ночами плачу. Неумная. Мне бы уняться, а не могу.

– Держи. На глаза, так тебе спокойнее, – платок был бережно всунут мне в ладонь. – Эй, зазря потеешь, ты безобидней воробья. Хочешь, Шнурка кликну? Он размазня хуже тебя. Глянь на него, кроху злости сунь ему в душу. Хотя… в вас обоих нет деловой злости, одни слезы. Тьфу, гадость. Да: про Агату даже не думай. Раз нужен ей талисман, дело сладится. Точно нужен?

– Очень, и это обязательно. Спасибо.

Возница покряхтел, без слов торопя нас. Я устроилась в повозке. Пока забиралась, на душе сделалось чуть полегче, словно моя болотина обмелела. Лошадь фыркнула, подковы защелкали ровно и небыстро. Даже с закрытыми глазами знаю, что экипаж узкий, на больших колесах: его раскачивает, неровности ощущаются волнами, без толчков. Звуки приходят и удаляются тоже волнами. Слева донеслось дальнее «пирожки, пирожки»… там рынок, там я и накупила вкусностей кое-кому. «Паника на бирже, в полдень в зале замечен сам князь Ин Тарри, Липские растоптаны», – пищит с обочины разносчик газет. Ему лет семь, и даже с закрытыми глазами я могу представить вихрастого пацаненка, одетого на вырост, улыбчивого… Именно он раз за разом пробирался под окно моего класса и сообщал, что Ваську бьют. Юркий он, вездесущий и не по годам серьёзный. Я подкармливаю его, подтягиваю в правописании и устной речи, даю книги. Его мечта – стать газетчиком и писать хотя бы самые мелкие заметки, а не только кричать заголовки чужих, порою бестолковых… «Ой, вовсе барышня ум порастеряла, откудова едет-то? А ить из логова, а?». «Да-да-да… Оттудова. А слух был, у ей там полюбовник. Шешнадцать годков, ну бесстыдство, а?», – перекликаются две тетки-клумбы. Еще когда я училась, увидела, как по весне они бойко торгуют рассадой для оформления балконов и врут кухарке нашего пансиона, что «от в ладонь росточком будут и процветут до листопаду, навроде лиловеньких розочек». Как можно было не сказать ей, что в горшке – глухая крапива? Три года прошло, а меня помнят, при всякой встрече обливают грязными словами. Жмусь плотнее к спинке экипажа. Не хочу глядеть на сплетниц. Мало ли, вдруг моя злость все же ядовита?

Хлебом запахло. Некому меня окликнуть здесь, у знакомого перекрёстка. Мясник в тюрьме, в его доме новые жильцы, многодетные и вороватые, зато непьющие.

Щебечущие голоса. Девочки из нашего пансиона: бойкие, убегают после занятий, чтобы купить сладкого или посидеть в кафе. Конечно, по полному правилу выходить за ограду не разрешается, но негласно допускаются дневные отлучки на час-два. Улыбаюсь. Я постоянно сбегала, пока училась. Не в кафе, в цветочный магазинчик. Тетушка Инна сперва сердилась, а после разрешила ухаживать за цветами и даже денежку выделила, чтобы я приходила трижды в неделю. Признала, что цветы меня любят: в рассаде – хорошо приживаются, срезанные – не вянут.

Отпустило. Вздыхаю и снова улыбаюсь, совсем спокойно, даже победно. Открываю глаза. Я нашла способ обезвредить яд! Как ни странно, спасибо должна сказать златовласому человеку из особняка. Как его звали? Мики… полного имени так и удалось выяснить. Дэйни написал вторую серию весенних картин, одолев отчаяние. И я одолею. Пролески сгнили? Мне в душу плюнули? Ядовитая зелень обид опадет, слежится и станет перегноем, удобрением. И новые цветы улыбнутся солнышку…

Извозчик взял с меня дешево и отказался от благодарственных. Лом умеет торговаться! Или, что вернее, ему и не приходится. А человек он неплохой. Сказал «с деньгами туго». Значит, не копил для себя то, что брал в чужих домах. Наверняка тратил на младших. Он заботливый и обстоятельный. Не волк, а сторожевой пес. Яркут – вот он волк. Если припомнить, таким я увидела его сразу. Он стоял на рельсе и покачивался с мысков на пятки. Балансировал между городом и лесом, оставаясь ловким хищником в обоих этих мирах.

Дом, где я снимаю комнату, смотрит многооконным фасадом на боковую улочку сквозь зелень собственного садика. Я устроила под окнами клумбы и каждую весну обновляю, хозяева не возражают. Два года назад посадила сирень, которая наконец решилась расцвести. Сама – прутик, а шапка махровая, тяжелая. Кто заселится в мою комнату, сможет наломать букет, просто высунувшись из окна. Сирень умеет не обижаться на грубость людей. Это хорошо.

Бегучие мысли думаются, отстраненные. Словно я скоро уеду. Агата тоже намекала, да и я сама чую: что-то дергается в душе, вот-вот оборвется. Хотя это окно я привыкла считать своим, а это крыльцо…

Яркут сидел на ступеньке, ловко прячась за пуховым шаром. Едва завидел меня – шумно вздохнул… и дунул! Букет перезрелых одуванчиков вмиг облысел, пушинки взвились, чтобы посеребрить клумбу… Та еще шутка! Приживутся, пойди их выведи.

– Не люблю дарить цветы. Они подыхают, а я виноват, – сообщил ушлый тип, который знает и где живу, и когда вернусь домой. Встал, раскачал пучок одуванчиковых стеблей и прицельно зашвырнул в кусты. – Отчасти ты права. Мои секреты при мне, твои – при тебе. Взять хоть историю с пролесками. В показания она не попала. А стоило Мики заговорить о Дэйни… Хотя Мики – это Мики! Жаль, мало у него времени, под жизнеописание Рейнуа ты бы выложила все тайны души. Ну да ладно. Ты права, признаю. Слышишь? Признаю! Да, мы делаем вид, что знакомы. Но я отвез к Мики! Это же был подвиг.

– Упомянул мое имя в разговоре. Это – познакомил? А его имя вообще осталось неназванным. Никогда не поверю, что Мики – полное имя.

– Ты… – Яркут глядел на меня, как на клевер о пяти листиках. – Эй, барышня, газеты на ощупь читаешь? Вот хоть сегодняшнюю.

– Из газет я делаю кульки для рассады. Иногда, редко. Свинец вреден растениям. Еще протираю ими окна, а до того проверяю на предпоследней странице, не нужен ли кому помощник для ухода за клумбами. Бывают полезные объявления и на последней странице: присмотр за цветами, пока хозяева в отъезде, подбор рассады…

– Все не то. Но я понял, у тебя плохое зрение. Почему не носишь очки?

– На нос давят. В пансионе за глаза меня дразнят училкой. Неудачное прозвище, лучше пусть зовут садовой головой.

– Поехали, садовая голова, – Яркут безнадежно отмахнулся. – Накормлю. Все барышни любят сладкое.