В пансион я вернулась рассеянная, задумчивая. Без удивления кивнула, узнав, что мне полагается поощрение в три рубля за тихое выдворение неуместного гостя.

Ох, как захотелось найти Васю-Лома и помочь ему с покушением! Стратег из меня никакой, но однажды я смогла засадить налетчика в арестантский вагон. Поделом ему. Не поздоровался, не простился. Не представил меня толком златовласому Мики и его мне – тоже. Полное… Ё. Такое б ему имя, дешево отделался с отчеством! Господин Ё… Всем бы стало удобнее звать его, даже ругаться не надо.

Я кипела, бубнила глупости. Когда страх душит, надо говорить, чтобы не кричать. Я совсем одна. Впереди ночь. Не хочу ничего узнать и увидеть. За что мне это – странности, которые и пересказать некому? Не желаю числиться умалишенной. Чем их лечат? По слухам, ледяной водой и током. Жуть.

Ночью мне приснился бестелесный ребенок, весь солнечный. Он мерз на ложе из массивного золота. Ему подавали пищу, которая тотчас делалась золотом – холодным, несъедобным… и он угасал. Я проснулась с криком.

В окно тихонько скреблись. Я буркнула – слышу! Оделась, умылась, открыла. Василий вежливо кивнул и попытался миновать подоконник.

– А через дверь? – сонно возразила я.

– Сплетни, – волк решительно полез в комнату, взяв в зубы тонкую папку серого картона. – Тьфу. Мозоль набил впервые в жизни тут вот… на пальце. И вот, писанина.

Сунул мне папку, прошел к столу, на ходу добывая из кармана круг тонкой колбасы. Огляделся, не нашел ножа и вынул свой… не знаю, откуда. Из воздуха? Сходил за хлебом – принес с собой и оставил в сумке за подоконником. Дополнил натюрморт на столе бутылью чего-то мутно-коричневого. Оказалось – кваса.

– Вася, это что?

– Гостинец. Проверь ошибки, – он подвинул по столу папку. Уронил лицо в ладони. – Выродок. Мы его даже не поцарапали. Изметелил. Насмехался. И говор у него сделался какой-то…

– Вот так: барышня-аа, а я то тута… – припоминая потешного Яна, заныла я. Выпрямилась, поправила волосы и сменила тон, щурясь и усмехаясь. – Или вот: я не вор, я налетчик. Или угоню, или подсяду, тут вам решать. Я добрый, когда оно мне в пользу.

– Нет. Такого не было… пока. Совсем другое, – насторожился Василий. Нахмурился, встал и попробовал изобразить. Он покачивался, нечетко переводил взгляд и иногда резко сгибался, лез ко мне через стол: – Ты ж эта… мутный хорек. Нету в тебе сыскной жилки, смекаешь, ась? Выгнать взашей, а то и раздавить… Пиёна ты загнившая.

Он еще не закончил, я уже уткнулась лбом в стол, рыдая от смеха. Вася насторожился, подвинул мне кружку с квасом.

– Мергель, – выдохнула я. – Есть такой городовой на станции Луговая, полное имя ему Симеон Мерголь. Все думают, он дурак и невежа, нюхает какую-то дрянь, берет мзду. Только он не городовой. Я думаю, он по вашему ведомству проходит, по тайному. В высоком звании. За всеми присматривает и кому надо, отчет отсылает. Вряд ли его можно купить. Даже если ты из семейки Кряжевых или иных подобных.

– Будет свободный день, поеду и гляну, – задумался Василий.

Притих. Стал внимательно наблюдать, как я правлю ошибки в отчете по покушению. Поджимаю губы, вздыхаю.

– Что не так, заучка? Не молчи, я зол до одури. Так зол… еле слова выбираю.

– Сплошной текст, мысли не выделены, – я наконец сообразила: Вася дышит тяжело и говорит медленно, глотая ругательства. Еще он гладит нож. Жутковато! Извел его налетчик-пианист… – Вася, я на твоей стороне. Он кого угодно изведет. И тебя особенно охотно. Отчет ему не понравится. Не названы причины выбора решений. И время: я бы расписала по секундам, из вредности. Пусть-ка проверит, вру или нет. Рисунок так себе. Надо указать расстояния. До стены, до кустов, до ворот… не знаю, до чего еще. И пути отступления. Он говорил про алиби, этого тоже нет. Я в стратегии не сильна, но знаю за Яковом… то есть советником, одно: он памятливый.

– Морока. Переписывал уже пять раз. С… гм. Змей он. Ядовитый.

– Хорек. Мергель звал его хорьком, – злорадно сообщила я.

Василий улыбнулся – ему прямо полегчало! Кивнул, достал из кармана штанов часы на цепочке. Бережно откинул крышку. Мелькнула гравировка, и я заподозрила, что вещь фамильная, с историей. Вон, глянул на циферблат и сразу убрал часы, погладив по крышке.

– Двадцать минут переписать… час – переделать. Успею?

– Старайся. Пиши короткими фразами. Вон словарь на полке, проверяй ошибки. Окно прикрой, уходя. Дверь я запру снаружи. Мой класс уже собирается, пора бежать. Будем рисовать шар и призму, подбирая штриховку. Без Васьки скучно, – пожаловалась я. Быстро подняла крышку подпола, добыла остатки творога. – Гостинец от него, ешь. Он уехал учиться, надолго. Советник Гимский сложный человек, но не подлый. Справишься с покушением и дознанием, станет сильно ругать и тыкать носом в ошибки. Это будет хорошо. А если молча возьмет папку и отвернётся… это будет плохо.

– Сам соображаю, – Василий как-то резковато смолк. Я остановилась на пороге. Он вздохнул и решился задать важный вопрос. – Что ты сделала? Глянула больно и сильно, как… удар дубиной в лоб. И глаза: у тебя же серые, а тогда были чернее сажи. Но ладно, пусть привиделось. А последствия? У меня куриная слепота. Меня должны б отчислить, хотя я вру как заводной. Знаю, все равно выяснят. Я как бешеный надрывался… Учился обходиться без зрения. Все равно за Топором все сшибки после заката. А теперь – вижу. Оно становится сильнее. Даже не зрение, чутье. Людей иной раз знаю за углом, в засаде. Мне бы понять: временно или насовсем?

– Вот как, – я привалилась к дверному косяку. – Вася, сама не знаю. Но пожалуй – насовсем. Захочешь избавиться, и то не пройдет. Я тоже кое от чего хочу отказаться. В храме молилась, хотя не очень верю. К врачу ходила под чужим именем. Искала в библиотеке, что есть научного по теме… Нет упоминаний. Нет лекарства. И дара такого нет. Живки – они на ощупь нитки дергают. Совсем иной дар. Вася, я тоже спрошу. Что тайная полиция имеет на выползков? Вот бы почитать. Есть у них дар? В чем их сила?

– Проверю, поспрашиваю. Одно ясно, Васька из-за тебя стал рисовать пятна, – кивнул старший Василий. – Говорил, мир больше, чем ему думалось. Я глядел на картинки, долго. Есть в них заноза. Мороз по коже, цепляют и тянут…

– Я не специально. Прости.

– Эй, я ж благодарю! Мой отец был сыскарь, дед в разбойника перелинял и так жил, пока не вызнал нужное. Брат погиб, охраняя посольскую почту. А у меня – куриная слепота. Ни на что не годен. Позор и бессилие. Хуже смерти.

Высказавшись, Вася сел, подвинул ближе бумагу и тарелку с колбасой. Взялся за дело, словно я уже ушла. А что? Главное узнал. Самое время поспешить с докладом.

Я заперла дверь и побрела на урок, сутулясь и вздыхая. Что же со мной не так? У кого спросить? Если б я верила, что после вопроса мне помогут избавиться от инакости! Нет же, начнут изучать или хуже, использовать. Как и выползок, я боюсь несвободы. Больше, чем смурных дней, темного ветра и чуждости…