Хотел упереться в нее лбом – а она раскрылась.

– С Театральной который. На выход!

– Зря, – сказал Артем Андрюше.

– Вот и спросишь у них сам, – харкнул тот.

* * *

– Вот, товарищ майор. Это который в диверсии.

– А браслеты? Пускай в браслетиках.

Щелкнули наручниками.

– Вот это, когда сами сознаются… Всегда надо в браслетах, – объяснил Артему товарищ майор, встречая на пороге. – Зови меня Глеб Иваныч. А ты кто?

А Артем уже знал, что это Глеб Иваныч. Голос его хриплый и низкий знал. И ботинки шнурованные.

– Колесников Федор.

Как в паспорте, который ему Дитмар выдал.

– Ну докладывай, Федор.

Глеб Иваныч был кряжистый, крепкий; мясной породы. Лобастая башка лысела, толстые губы румянились. Он был с Артема ростом – не очень, значит, высок; но шире вдвое, а здоровей – вчетверо. Гимнастерка на нем не сходилась, ворот был бычьей шее узок, и в брюках бугрилось.

Сам Глеб Иваныч сел за стол, Артема оставил торчать.

– Вы не того взяли.

– Какого не того? – насторожился майор.

– Умбаха. На Театральной. Он не виноват ни в чем. Перепутали.

– А кого нужно было брать?

– Другого.

– А. Ага. И ты его пришел выручать?

Майор сразу заскучал.

– Он не диверсант никакой. Он инженер из театра, – сообщил Артем.

– Ну а признался, что диверсант.

– Так ведь… Наговорил он. Он наговорил на себя.

– Это уж его беда. У нас все подписано.

И что дальше?

Комната была просторная, но простая до строгости. На полу линолеум свертывается, в углу сейф серым кубом, стол разве вот богатый, трофейный – и сдвоенный профиль на стене. Все.

А нет, не все.

Что-то тикало еще. Артем оглянулся: сзади, над входом – висели часы. Недавно только им виденные – совсем в другом месте. Простые часы: стекляшка в синей пластмассе. На циферблате щит изображен, и в него воткнутый меч, и еще буквы в строчку – все заглавные, через дефис. «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ». Было без десяти минут десять.

– Спешишь куда, Федор? – спросил его майор. Ухмыльнулся. – Опаздываешь?

– Часы интересные.

– Часы что надо. И я вижу на этих часах, что меня ждут дела. У тебя все, Федор? Я бы с тобой попозже продолжил.

– Мне с ним надо переговорить.

– А вот этого никак не получится сделать. Он тебе кем приходится? Родственник? Или коллега?

– В чем он признался? Он не диверсант. Он на Рейхе и не был никогда. Это не его вы искали. Другого.

– Нет, Федор. Мы искали его. Петр Сергеича. И Рейх тут ни при чем. Вот, – майор помахал какой-то жирной бумажкой. – Ориентировка. Из центрального аппарата. Центральный аппарат ошибаться не может.

Значит, это не за ним, не за Артемом, приходили? Умбах сам виноват?

– У тебя все? – Глеб Иваныч поднялся. – А то у меня на десять назначено.

Он нагнулся к сейфу, поколдовал, скрипнул заслонкой; и вытащил черно-серый тусклый от царапин револьвер.

Тут Артем вспомнил, что именно у майора назначено.

– И что… Что теперь с ним будет, с Петром Сергеевичем? – спросил он пересохшим горлом.

– К высшей мере, – приговорил майор. – Ладно, Федор. Дождись завтра. Завтра с тобой будем еще разговаривать. Чувствую, разговор у нас некороткий выйдет. Что-то ты хочешь мне сказать, а мнешься. Надо тебя расшевелить как-то, а со временем сегодня, как назло, туго. Дела.

Он пошарил там же, в сейфе, достал из коробки пригоршню медных болванчиков, рассыпал их по столу. Выкинул у револьвера барабан, стал фаршировать его тупоголовой смертью. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. И еще осталось.

– Его нельзя стрелять! – крикнул Артем. – Умбаха!

– Почему?

– У него сведения… Он радист. И он знает что-то…

– Все, что он знает, знаем и мы, – успокоил его майор. – От нас секретов быть не может. Все. Иди, проспись. Тут меня… люди ждут.

Глеб Иваныч почесал, погладил себя по напряженному гульфику, потянулся сладко.

– Да вы представления не имеете! У него информация! Ценная… Он… – Артем укусил себя за губу, в последний раз взвесил. – Он выживших нашел! Связался! С другими! Понимаете? С другими выжившими! Не в Москве! – он заглянул майору в его широкое ровное лицо.

Ничего там не изменилось и не подвинулось.

– Херня какая.

Потом улыбка по губам тенью прошла. Глеб Иваныч рукой поправил волосы. Вид у него был мечтательный. Ждал он, ждал вечера, ждал десяти часов, и ждал того, что будет после – назначенного свидания с красивой своей сучкой в балетной пачке. Вот об этом ему хотелось думать.

Артем вскинул скованные руки.

– А если есть еще какие-то места, где можно жить? Если мы не должны, не обязаны тут в метро… До конца… А? И он – он! – может это знать!

Майор взвесил в руке револьвер, зажмурил глаз, поглядел на стол через мушку.

– Вот качество, – задумчиво произнес он. – Из него, наверное, сто лет назад еще расстреливали. А все равно… Надежней нагана машинки нет. Особенно для этого дела. Не заклинит, не перегреется.

– Ты что, не слушаешь меня?! – взбеленился Артем. – Или ты знаешь что-то?!

– Ладно, хватит. Конвой!

– Нет, не хватит! Если ты его расстреляешь сейчас, мы никогда, ничего… Никогда!

– Конвой, бля! – рявкнул майор двери.

– Никогда! Он – единственный, понимаешь ты? Больше никому не удавалось! Найти, связаться… Его нельзя убивать!

– Нельзя все-таки?

– Нельзя!

– Ценная информация?

– Да!

– Выжившие!

– Выжившие!

– Ладно, идем.

Майор схватил Артема ручищей за плечо, гидравлическим прессом, пнул дверь, вывел в коридор. Конвой подбегал, виноватый и испуганный, допыхивая самокрутку, но майор только сунул ему вороненый ствол в рыло и оттолкнул.

Вытащил из кармана связку ключей, позвенел ей у какой-то двери. Шваркнул ей, втолкнул Артема в камеру. Там сидели семь человек, бледные и потные.

– Умбах!

– Я.

Вислоусый Петр Сергеевич поднялся, глядя ищуще и беспокойно. Он весь был перемазан бурым, подсыхающим; переносица вскрылась, и рот щербился. Голову он чуть запрокидывал, чтобы из носа не текло.

То тень мелькнет через его лицо, то света пятно: чего ждать?