Эшлинг не слышала, что ответила маманя, потому что та плотно захлопнула дверь.

* * *

Услышав про поступление Эшлинг в торговый колледж, Элизабет написала письмо. Насколько она помнила, колледж считался второсортным.

…Я знаю, что мои слова прозвучат как нравоучение, но стоит ли идти туда, если ты не получишь аттестат? Да, я прямо слышу голос сестры Катерины, но они правы. Чтобы влезть на гору, нужны соответствующая одежда и приспособления, а разве по большей части жизнь не похожа на дурацкую гору? Я думаю, тебе следует вернуться в монастырь и смириться с привычной тягомотиной, чтобы получить аттестат, а затем уже пойти в торговый колледж, потому что, как только ты сдашь экзамен, твое будущее гарантировано. Ну или я так думаю.

Эшлинг поразмыслила над ее словами. В чем-то Элизабет права. С одной стороны, было бы здорово показать кукиш монахиням и сказать: «Я получила аттестат, а вы говорили моему папане, что я дурочка!» А с другой – она безнадежно отстала и нагнать будет неимоверно сложно. И она терпеть не могла всех этих мозговитых, которые считают, будто она слишком много о себе думает. И она будет выглядеть очень глупо, если приползет обратно и признает, что не права и ей следовало бы учиться прилежнее. Тогда получается, что все ее выходки в прошлом были всего лишь кривляньем. Нет уж! Она пойдет в торговый колледж. А потом найдет хорошую работу, которая ей понравится, и не станет зубрить про реки, виды почвы и пассаты в географии, вникать в условия договоров и уголовные законы, не говоря уже про кучу всего в истории.

По крайней мере, машинопись, стенография и бухгалтерия начнутся с самого начала, и она будет на равных с остальными. Станет прилежно заниматься и в конце года окажется в числе лучших… А потом найдет отличную работу – может, у менеджера банка или откроет страховую контору. И тогда эта желчная, визгливая сестра Катерина не сможет над ней насмехаться, папаня не будет думать, что она не оправдала их ожиданий, маманя будет в восторге и назовет молодчиной, а Элизабет признает, что ошибалась и Эшлинг все правильно сделала.

Если бы только Элизабет была здесь! Глупо иметь лучшую подругу за тридевять земель, в Англии, делающую уроки в синей спальне, когда она должна быть здесь, в Килгаррете!

* * *

Два вечера в неделю в старом здании Женской добровольной службы проходили уроки бриджа. Стоимость одного урока в один шиллинг и шесть пенсов гарантировала, что приходить будут только приличные люди, а также включала чай и печенье. Едва увидев объявление, Элизабет тут же записала их обоих.

– Я не хочу учиться играть в бридж! – заявил папа.

– И я не хочу, но так будет лучше. Давай будем считать это спасательным плотом.

После четырех уроков они вошли во вкус.

Однажды вечером, возвращаясь домой, отец сказал:

– Как только поймешь, что слова имеют совсем другой смысл, сразу становится интересно.

– Ты о чем? – рассеянно спросила Элизабет, думая о том, что не рассказала тетушке Эйлин об уроках бриджа в последнем письме.

Тетушка Эйлин одобрила бы ее заботу об отце, но в Килгаррете в бридж играли только богатые протестанты вроде Греев.

– Когда ты говоришь «двойка пик», то вовсе не факт, что у тебя есть двойка пик! Может, у тебя вообще никаких пик нет. Это всего лишь шифр, позволяющий сообщить партнеру, что у тебя на руках неплохие карты…

Папа, можно сказать, оживился. Элизабет хотела было взять его под руку, но сдержалась. Если сделать так один раз, то папа всегда будет ожидать от нее того же. Они не прикасались друг к другу. Их и формальный уровень общения вполне устраивал. Пусть лучше так и будет.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – серьезно ответила Элизабет. – С другой стороны, когда становишься старше, многие разговоры оказываются точно такими же: ты словно используешь шифр, и говоришь совсем не то, что подразумеваешь, и надеешься, что все остальные тоже знают правила.

Мама и в самом деле часто писала. Элизабет ожидала всего лишь редкие скомканные записки, полные свинцового чувства долга, подобно тем, которые приходили в Килгаррет. Мама почти ничего не рассказывала про жизнь с Гарри и не спрашивала, как дела в Кларенс-Гарденс. Вместо этого она вспоминала далекое прошлое, словно Элизабет тоже была там и могла разделить ее воспоминания. Мама писала о том, как в молодости ходила на теннисные вечеринки, где иногда целый десяток слуг стояли со стаканами домашнего лимонада, который наливали из больших стеклянных кувшинов. Десять слуг торчали на жаре целый день, пока юные дамы и господа бросали на землю ракетки и куртки, ожидая, что кто-нибудь их поднимет.

Элизабет внимательно читала мамины письма и не могла понять, то ли мама тоскует по тем дням, то ли упрекает себя в эгоизме. В конце концов она решила, что мама, пусть и с запозданием, рассказывает о своей жизни, так что, возможно, отвечать лучше всего в той же манере: общими словами, небольшими историями. Элизабет рассказывала про школу и сравнивала ее с монастырем в Ирландии, описывала странных людей, которых они с отцом встречали на игре в бридж, а иногда спрашивала, нет ли какого-то неизвестного ей способа испечь пирог так, чтобы фрукты не опустились на дно, или как отпустить юбку, чтобы край выглядел красиво. Мама с радостью прислала ей поваренную книгу и, явно довольная вопросом, объяснила про использование ленточки или тесьмы на подоле. Элизабет старалась каждую неделю придумать какой-нибудь вопрос по домоводству.

Она считала, что маме одиноко, и знала, что отцу одиноко, а еще чувствовала, что теперь Эшлинг нечего ей сказать, а потому она пишет только тогда, когда пишет тетушка Эйлин. Элизабет переживала, что тетушка Эйлин сильно занята и всего лишь придумывает какие-то милые вопросы, как делала сама Элизабет в письмах к матери. Она также знала, что Моника Харт считает ее унылой зубрилкой, с которой со скуки помрешь и от которой никакого толку в деле соблазнения молодых людей, так как Элизабет упорно сидела дома и училась.

И что она получала в награду за все свое усердие? Всего лишь держалась среди лучших учеников в классе, но никто не считал ее выдающейся и особо одаренной. Ей требовалось гораздо больше времени, чем способным девочкам, чтобы понять урок, хотя она и старалась изо всех сил и часто застенчиво стояла рядом с учителем математики, который смотрел на нее с