как если бы перенесла тяжелую болезнь и только теперь приходила в себя. Мишка уверял, что вот как раз это и есть настоящие последствия стресса.

Она верила и старалась взять себя в руки. Занималась домашними делами, читала, даже взялась рисовать, чего давно уже не делала. Телевизор и сериалы были забыты, потому что напоминали о Светке. Как и слишком непривычная тишина в доме. Нет, Софья не могла сказать, что ей не хватает подруги. Злость на Светку не проходила, зато удачно замещала боль предательства. И все же с исчезновением бывшей подруги их уклад поменялся, и к этому приходилось привыкать.

Так же никуда не делись кошмары. Теперь, когда действие лекарства спало, Софья снова могла просыпаться сама, а не стонала на весь дом и не металась по кровати, не имея возможности сбежать из того странного мира в реальность. Девушка признавала, что в чем-то Владимир Семенович оказался прав. История становилась все более стройной, заполнялись пробелы.

Софья уже многое знала о той девушке, кем она становилась во сне. Молоденькая и наивная, живущая в небольшом городке, влюбленная, робкая, неуверенная в себе. Девушка, которая кому-то мешала. Там, среди этих домиков, на кривых темных улочках, этого кого-то Софья никогда не могла увидеть. Она чувствовала его присутствие, которое пугало ее до жути, она бежала от него. Но враг так и оставался скрытым. И продолжал преследовать ее. Или сам, или посылая созданных им тварей.

И однажды эти монстры загнали ее в лес. Или… Теперь Софья знала то, что так долго пыталась рассказать Мишке. Тот важный момент. Еще в городе изредка девушкой овладевало какое-то странное стремление, потребность, весьма настойчивая, идти куда-то. Будто нечто звало ее прочь, за пределы городка. И этот побег в лес, скорее всего, был не попыткой сбежать от тварей, Софью вело это странное новое чувство, которому она практически не могла сопротивляться. А монстры… Похоже, они лишь вынуждали ее решиться и последовать за этим зовом. Вот только вопрос: что бы твари сделали с ней, когда она нашла бы то, что ее зовет? Когда она отыскала бы вход в то самое Подземелье…

Ответа не было, но вместо него каждую ночь приходила острая боль. В ладонях. Будто их обожгли чем-то. Казалось, кожа трескается от этой боли. Но когда Софья просыпалась, неприятное ощущение утихало. Только полностью не пропадало, боль из резкой переходила в тупую, ноющую. И пока объяснений этому девушка найти не могла.

К очередной годовщине смерти ее родителей Софья почти полностью пришла в себя. Опять же, если не считать ночных ужасов. Накануне Мишка купил огромный букет белых лилий. Они никогда не возили на кладбище искусственные цветы. Софью синтетика угнетала. Да и мама всегда любила живую красоту.

Они выехали утром. Художник уверенно занял место водителя. Сидя рядом с другом на пассажирском сиденье, Софья смотрела в окно, на пролетающие мимо поля и оголяющиеся деревья. Кое-где еще оставались жухлая трава и скорчившиеся листья. Поздняя осень именно в этот день выглядела слишком унылой. Ночью шел дождь. Неприятно холодный, оставляющий после себя стойкое ощущение повсеместной сырости и промозглости. Девушке казалось, что она чувствует ее даже здесь, в салоне, где исправно работала печка. Она рассеянно потерла ладони, так как неприятное ощущение сырости будто чуть усилило оставшуюся с ночи боль.

– Мне это совсем не нравится, – заметил тут же Мишка, бросив на подругу быстрый взгляд. – Кошмары, видения, какие-то там ощущения – все можно списать на фантазии. Но теперь еще и боль. Сонь, ты должна вспомнить, чем там все это заканчивается. Меня напрягает эта история.

– Ну, – усмехнулась невесело девушка, – благодаря тебе мы знаем, что она осталась жива.

– Радости мало, – возразил художник. – Я говорил, в моих снах она выглядит реально больной. Обессиленной, и, кажется, она повредилась мозгами.

– С чего бы? – саркастично отреагировала Софья. – А в чем это выражается?

– Когда с ней разговаривает тот человек, который ее рисует, – странно, но друг никогда не называл гостя своих снов художником, – кажется, что ему приходится по нескольку раз задавать вопрос. А еще иногда я вижу, как она бестолково мотается вокруг, пока он работает. Бродит бесцельно, и… будто она нервничает. Так психи в полнолуние по палатам мечутся.

– Шикарное будущее, – заметила девушка. – Если бы я еще могла как-то повлиять на все это! Вспомни, чем все заканчивается! Хотелось бы. Знаешь, единственное, во что я продолжаю свято верить, это слова Владимира Семеновича, что если узнаю конец истории, то, возможно, все и закончится. Только на обещанный сформированный мною хеппи-энд не надеюсь.

– А вот тут не соглашусь, – друг даже чуть улыбнулся. – Если на самом деле знать, что тогда произошло… Или что там произошло, я до сих пор считаю все это какой-то параллельной реальностью или еще чем-то похожим. Так вот, если знать наперед, где она ошиблась, то ты сама теперь сможешь эту ее ошибку не повторить.

– Логично, – подумав, признала Софья. – Я же знаю, что тот красавчик, в которого она была влюблена, ее предал. Потому понимаю, что никому здесь и теперь доверять нельзя. Кроме тебя, конечно.

– Могла не добавлять, – художник говорил серьезно. – Я бы не обиделся. Потому что на твоем месте не доверял бы даже себе.

– Тот человек из твоего сна, мы уже говорили с тобой, скорее всего, это и есть ты сам в той истории, – предположила его подруга. – Значит, твоя роль известна. Как и роль человека в сером. Только он не изменился. Остается Щелкунчик.

Друг усмехнулся.

– С тобой пугающе странно все, – заметил он. – Даже это. У тебя есть свой Мышиный король, свой Щелкунчик. И неизвестно кем подаренная в детстве книжка с этой ужасной сказкой. Но даже в варианте Гофмана все было не так плохо.

– Значит, у меня свой вариант, – пожала Софья плечами. – Главное, чтобы вокруг меня никто не пострадал. Особенно ты.

– Не выйдет, – решительно возразил Мишка. – Ты сама сказала, что я сам давно часть этой истории. Чтобы жить нормально, ее надо закончить. И тебе, и мне. Как, с какими последствиями, это уже другой вопрос. Важно это сделать любым способом. Только бы еще знать… понять, где это Подземелье.

Он посмотрел на подругу.

– Пообещай мне одно, – попросил художник. – Когда ты поймешь, где это место,