шоу, где старший — Господь Всемогущий, рядом пара пророков, а с младшими обращаются, как с грязью. Ты раза в три круче, чем Анжело в его лучшие дни, которые, как мне кажется, уже позади. Но когда Папаша уйдет на покой — а это не за горами — его место займет дядя Анжело, и все будет… в общем, те же яйца, только в профиль. Я вижу, как вы муштруете Томми. А он через несколько лет начнет так же обходиться с Клэем.

Джонни встал и отшвырнул тряпку.

— Неужели тебе никогда не хотелось кем-то быть?

— Я и есть кто-то, — ответил Марио. — Я Марио из Летающих Сантелли. Мне не приходится это доказывать. Я делаю это там, — он указал на аппарат.

— Возможно, Стел и я недостаточно хороши для Великих Летающих Сантелли.

Возможно, мы не вашего круга…

— Я этого не говорил.

— …но мы работаем в команде. И мы не спутаны по рукам и ногам правилами, традициями и Проклятыми Священными Письменами Старого Марио на стене!

Против этой чепухи я не возражаю, — он пнул тряпку, — если это для забавы. Так я чувствую свою принадлежность к семье. Но то, как вы это делаете, это не просто хорошая шутка, вроде каляк Лисс про Передовую Школу Полетов. Все чертовски серьезно, я не могу смириться с этим и не хочу. Если бы я был звездой, я хотел бы реально быть звездой. А не мальчиком на побегушках.

— Если я работаю, как звезда, — твердо возразил Марио, — то мне все равно, кем я являюсь в остальное время. Пока не пришел Томми, младшим был я. Теперь он. В воздухе я, может, и лучший, но я по-прежнему самый младший в труппе, за исключением Томми. С какой стати мне должно хотеться чего-то еще?

— Ты даже не понимаешь, о чем я говорю!

— Понимаю, Джок. И Папаша вовсе не забирает себе все лавры. На афишах пишут мое имя, и я закрываю номер.

— А в турах взваливаешь на себя всю черную работу и собираешь грязное белье.

— И что здесь такого? Обычные обязанности младшего.

— Господи! — взорвался Джонни. — Ты неисправим!

— В этом разница между современным танцем и классическим балетом. Нет, Джок, дай мне договорить. В современном танце есть энергия и мощь, но нет дисциплины. Классический балет никогда не позаимствует современный элемент, пока элемент не докажет свою ценность. А классическая работа на трапеции очень похожа на классический балет. Дисциплина — это особенная традиция. Ее нельзя подделать. Она просто есть.

— Бред сивой кобылы! Воздушным полетам меньше века, и техника все время развивается. Я, конечно, не такой начитанный, как ты, но знаю: когда-то и два с половиной сальто считали невозможным, не то что три.

— Думай, как хочешь, — лицо Марио было замкнутым и упрямым. — А я знаю одно.

Папаша Тони — один из величайших гимнастов прошлого. И если я буду его слушаться, то стану одним из величайших гимнастов будущего. И даже если его скрутит ревматизм, а я десять раз переплюну Барни Парриша, то все равно буду прыгать по его кивку. Просто из уважения к тому, кем он был и кто есть.

— Страшно неохота тебе это говорить, старший брат, — на лице Джонни вдруг заиграла широченная улыбка, — но я чувствую своим печальным долгом сообщить тебе, ревностному защитнику семейных традиций, что ты топчешься своими большими ногами в своих больших туфлях по нашему свеженатертому паркету.

— Уел, — беспомощно признался Марио.

Томми, склонив голову, постарался не захихикать, когда Марио взял тряпку, опустился рядом с ними на колени и принялся усердно полировать пол.

Джонни и Стелла уезжали через неделю, и подошло время еще одной традиции: члены семьи, отправляющиеся отрабатывать контракт, давали для остальных специальное представление, вроде генеральной репетиции. Весь день в доме царило праздничное оживление. Люсия со Стеллой закрылись в швейной мастерской, доводя до ума костюмы. Анжело и Марио, отменив тренировки, помогали Джонни установить оборудование.

Перед обедом они все церемонно устроились на балконе. Даже Nonna пришла, опираясь на руку взволнованной озабоченной Люсии. Пока семейство рассаживалось, Марио стоял в дверях раздевалки с несколько самонадеянной улыбкой на лице. Потом он посерьезнел, и Томми понял, что Стелле и Джонни предстоит самая суровая проверка. Здесь не было несведущей аудитории, ждущей лишь, чтобы их поразили или развлекли, — выступление выносилось на серьезный критический суд таких же собратьев-артистов. Даже маленький Дэвид в новом комбинезоне, казалось, понимал важность происходящего и тихо, не ерзая, сидел у Барбары на коленях.

На секунду их внимание привлек Марио, который, имитируя манеры инспектора манежа, но не скатываясь при этом в пародию, объявил:

— Люсия Сантелли представляет… — он быстро глянул на мать, — воздушный дуэт Гарднер-Кинкайд!

Рывком открыв дверь, Марио выпустил обнявших друг друга за плечи Джонни и Стеллу.

Они выглядели необычайно красиво, когда медленно прошествовали в зал и грациозно повернулись, позволяя Люсии почувствовать восхищение и гордость за свои костюмы. Джонни был стройным золотым Аполлоном, Стелла — серебристо-синим рождественским ангелом.

— Люсия, — с упреком шепнула Лисс, — ты что, осветлила Джонни волосы?

Ярко-синие накидки были оторочены серебряной тканью, тускло вспыхивающей при каждом движении, а отбросив их, гимнасты засверкали костюмами цвета электрик. Блестки, отражая свет, горели, как пламя. У Стеллы вокруг шеи красовался нежно-голубой воротник.

Когда девушка поднималась по лестнице, Лисс горячо прошептала:

— Какая она красивая!

Их выступление не было настоящим воздушным номером, хотя они искусно объединили живописные позы — особенно те, которые в наилучшем свете демонстрировали грацию и красоту Стеллы — с базовой работой на двойной трапеции. В завершение Стелла выполнила сальто с более высокой трапеции, и Джонни поймал ее за лодыжки в тот самый момент, когда казалось уже, что она нырнет головой в пол. Потом оба подтянулись, уцепились за нижнюю трапецию (каждый обвил ногу вокруг стропы) и сделали небрежно-совершенный арабеск.

Семья щедро зааплодировала. Бабушка Сантелли била в сухие ладони,