– Супин водкой накачивается, и это мерзко. Но теперь мне и его жалко. Он страдает из-за меня. Да что же делать?! – всхлипывает Маня.

– В Алину квартиру ехать! Отсыпаться и в себя приходить. Завтра помиришься со своим «супчиком». Куда вы денетесь, персонажи Шекспира? – изрекает Рита.

Закончив разговор с Маней, она сидит несколько секунд в раздумье с телефоном в руке, а потом вызывает нужного ей абонента. Тот долго не отвечает, но, наконец, раздается коронное:

– Д-да! Супин!

Язык Полкана слушается и вправду не слишком хорошо. И Маргарита решает действовать.

– Ой, Павел Иванович, простите, случайно нажала. Подруге звоню. Ошибка, извините уж… – щебечет Кашина.

– Вот только ваших ошибок мне н-не хватало! – рявкает Супин, пытаясь обуздать непокорный язык, и дает отбой.

Маргарита ухмыляется и, подстегиваемая азартом игрока, мчится в ванную – приводить себя в порядок.

Через полтора часа она решительно звонит в дверь супинской квартиры. Впрочем, едва она нажимает на звонок, как дверь распахивается. Павел стоит, покачиваясь, в одних брюках, с сигаретой в руке и смотрит на Риту, ничуть не удивляясь ее приходу.

– О! Она решила прислать разведчика-переговорщика, – разводит он удовлетворенно руками.

Рита протискивается в квартиру.

– Никто ничего не решил. Я сама пришла. Выпить с вами мировую.

– Пф-ф, это не понял сейчас, – мотает головой Полкан.

– Да нечего понимать! Расслабьтесь, Павел Иванович. Вам нужен настоящий утешитель. Друг, можно сказать.

Рита деловито проходит в комнату, скинув шубку и оставшись в короткой юбочке и прозрачной кофте. Она ставит на стол бутылку виски, по-хозяйски достает пузатые бокалы из шкафа.

Супин доходит до дивана, не спуская глаз с Ритуси, и в изнеможении валится на него.

– У вас, конечно, сумасшедшие ноги и высокая попа и все… такое остальное… но что, собственно, происходит?

– Принесла отличное виски. Что, на брудершафт? – Кашина подходит к нему с наполненными бокалами.

– Ну, пожалуй, – кивает оторопело Павел, беря бокал.

После выпитого виски и невинного Маргаритиного поцелуя он выглядит совершенно сбитым с толку.

– Но… тебя точно не Маша прислала? Мириться? – глаза у Супина распахнутые, хмельные и по-детски беспомощные.

– Нет, бедненький ты мой, – качает головой Рита. – Она, конечно, помирится с тобой и снова поссорится. И снова помирится. И будет это продолжаться до бесконечности, пока она не останется окончательно и бесповоротно в хибарке Тосика, с которым рай и в шалаше.

Супин порывается встать, но Рита удерживает его, прижимается, часто дыша.

– Да, она не любит меня. Не любит! – будто уговаривает сам себя Павел, глядя в черные глазищи Маргариты.

– Конечно. Ты – ягода другого поля. Колючая такая, непростая ягодка, в ста одежках. И лучше эти одежки не ворошить. Вдруг что под ними ненужное, ядовитое откроется?

Рита гладит Супина по волосам, шее, проводит пальцем по лицу, задерживаясь на губах. Павел смотрит на нее с болезненным интересом. Рита касается его обнаженных плеч, ласкает грудь, ненароком опуская руку все ниже.

– А я – что? Я все знаю о тебе. Все твои тайные преступления и страхи. И, в общем, не придаю им никакого значения.

– Ты… ты используешь меня! – цедит сквозь зубы Павел, клонясь к прекрасному и манящему лицу Маргариты.

– А ты используешь Машу. Как безотказную, верную, комфортную вещь.

– Это неправ…

– Это правда, – она не дает ему говорить, обхватывает его губы своими, мягкими и умелыми. Супин откидывается на подушки, задохнувшись, чувствуя ее настырный и жаркий язык, ее верткие руки.

Лишь на миг она прекращает бешеное движение, которому заставляет подчиниться трепещущего под ней Павла, чтобы прошептать:

– Я буду с тобой, потому что мне не к кому идти и не на кого надеяться. И я смогу помочь и поддержать. Я! Не она…

Среди ночи Павел просыпается от назойливого звонка.

– Да! Супин, – говорит он, пытаясь проглотить гадкий наждак, трущий нёбо и язык. Похмелье… С юности с ним такого не случалось.

– Пашечка мой, прости… – хлюпает в трубку Маня. – Я напридумывала про тебя Бог знает что. И, конечно, заставляю тебя ревновать. Мне так стыдно. Я очень люблю тебя, я выйду за тебя, как только… вот прям сразу, как подниму Трофима на ноги. Ты готов ждать до лета?

– Да, готов, – в бессилии выдыхает Супин, отворачиваясь от совершенного профиля Маргариты, который кажется восковым в лунном свете.

Кашина лежит с ним рядом, положив руку на его грудь, и смотрит расслабленно в потолок.

– Ты еще пьяный? Не можешь говорить? – лепечет Голубцова. – Я так хочу к тебе!

– Да, Мань, я тоже хочу. Очень. Но я дико на-дрался, прости… – шепчет он, отворачиваясь к стене.

– Ладно, спи, родной. Завтра созвонимся и… я приеду. Я обязательно приеду и буду примерной женой.

– Идет, целую, – улыбается Павел.

Когда он засовывает телефон под подушку и натягивает одеяло на голову, Рита поворачивается к этой «мумии» и насмешливо произносит:

– Можешь быть спокоен, Супин. Я ни намеком не выдам нашу тайну.

– У нас нет никакой тайны. Ты просто воспользовалась моей слабостью, это все водяра проклятая и твой подлый расчет! – высовывает Супин нос из-под одеяла.

– Ш-шш, расслабься. Я – не ангел. Но слово держать умею. И, кажется, что-то начинаю понимать в людях на четвертом десятке лет. Жизнь покажет, кто чего «очень хочет». А я умею ждать и добиваться своего. Да.

Она поворачивается на живот и с удовлетворением закрывает глаза.

Маня смотрит в плачущее окно. Стекло залито мартовской капелью и ярким, пекущим солнцем. Дорожки во дворе прорезаны юркими ручейками, бегущими между рыхлыми черными сугробами. Городская распутица… Всегда она, неприглядная, радовала Маню. Грязный снег сойдет быстро, и земля обнажится и вздохнет под натиском тепла и света.

«Вот и зиме конец. Конец больничным страданиям», – думает Маня, открывая створку, вдыхая свежий звенящий воздух.

Сейчас приедет Павел и они поедут за Трофимом.

Маня смотрит на нераспакованное инвалидное кресло, которое стоит посреди гостиной.

«Почему я, трусиха, боюсь его раскрыть? Мне же надо научиться с ним управляться. В первые дни я не доверю Тосика этой противной сиделке, которую присмотрел Паша. У нее взгляд гестаповки».

Маня берет приготовленные для поездки вещи Трофима, складывает их в сумку и думает, думает об одном и том же. Об изматывающих спорах с Супиным, который заставляет везти Трофима в его однушку. Нет, формально он прав. Сиделку и лекарства можно оплачивать, сдавая квартиру Мани, раз Голубцовой неловко брать деньги любовника. Он так и говорит все время: «Я же у тебя в статусе любовника застрял до лета».