Маня застегивает сумку и выносит ее в коридор. По новой привычке заглядывает в шкаф, в тумбочку. Дело в том, что у Голубцовой развилась настоящая мания на почве необъяснимой пропажи. Маня не может вспомнить, куда она с горя спрятала дарственную на квартиру? Вроде бы сунула в день Алиной смерти за книжки, как было. Полезла через несколько дней, чтобы сжечь, а дарственная… испарилась. Маня перелопатила все книги, вытащила белье и посуду из шкафов – ничего! Первая мысль была: Трофим нашел документ и перепрятал. Маня все порывалась спросить его об этом и каждый раз одергивала себя. Спросить – выдать само существование дарственной, а значит исполнить волю тетки, которую Трофим не нарушит ни за что на свете. Потому она искала документ у себя, искала у Седова в однушке, но загадочная дарственная улетучилась, как и не бывало ее вовсе. «Может, и к лучшему, и ладно», – уговаривала себя Маня, но время от времени лазала по шкафам и полкам.

Раздается трель мобильного. Супин говорит деловито и сухо:

– Мы с Ольгой Аркадьевной внизу. Ты готова, кресло распаковала?

– Д-да, почти, – оправдывающимся голоском пищит Маня.

Всю эту тяжкую зиму она только и делает, что оправдывается перед всеми.

– Поня-атно, ничего не сделала! – бросает он и отключается.

Когда они садятся, наконец, в машину – в новенький слоноподобный джип Павла Ивановича, «гестаповка»-сиделка смотрит на Маню, как на проштрафившуюся малолетку:

– Мария, вы купили продукты по моему списку? Сейчас очень важен режим питания.

– Да-да, все купила. И бульон сварила. Наваристый получился, блеск!

– С жиром? С курицы не сняли жир и кожу?! – ужасается сиделка.

Маня отворачивается от нее, смотрит на пробегающие в окне качели и горку, сверкающую медным языком под солнцем, и произносит сквозь зубы:

– Сами в следующий раз сдерете. И жир, и кожу.

В больнице Павлу приходится подняться в палату Трофима, чтобы помочь Мане с новым креслом.

– Тосик, Павел Иванович поможет нам немного. А потом уж мы сами, – виновато говорит она Трофиму, который не горит желанием видеть Супина.

– Да, Мань. Делай, как удобно, – вздыхает Седов.

Выглядит он уже бодро. Полные щеки покрыты привычным румянцем, светлые глаза с поволокой снисходительно смотрят на мир. Лишь большой шрам на лбу, который закрывает длинная челка, напоминает о страшной аварии.

– Эти замечательные рисунки ребят мы повесим в твоей комнате, Трофим!

Маня ловко снимает со стены листы с яркими карандашными рисунками. На двух – огромная красная машина мчится на всех парах по дороге. На третьем нарисована кривоватая елка в праздничных шарах и рядом с ней маленький дед-мороз с грустными глазами и огромным мешком за спиной. Это спасенные мальчишки Порошины подарили Трофиму свои шедевры. Они пару раз с родителями навестили героя в московской больнице. И деньги, собранные жителями города, принесли в золотистом конверте. Трогательную сцену снимало не только местное телевидение, но и один московский канал. Репортаж показали поздно ночью. Так поздно, что Маня чуть его не проспала. А, посмотрев, вконец расстроилась.

«Сестра» героя выглядела на экране нелепой и толстой. И кудри чертовы торчали, как охапка сена на пугале.

Зато денег милосердных гагаринцев хватило на дорогостоящее исследование, что стало на несколько дней темой номер один в бух-столовке.

Елена Стефановна, промокая глаза платочком и морща лобик, причитала:

– Мир не без добрых людей, я всегда знала, что не без добрых!

На что разжалованная в простые бухгалтерши Блинова отвечала из-под засохшей пальмы:

– А что же эти, спасенные, одними рисуночками отделались? Вот тебе и не без добрых!

– Ната, но у них же ипотека! Трое деток! А они простые инженеры. Вспомни, что Манечка рассказывала?

– Да, нарожают, а потом спасай их, – махала пятерней Наталья Петровна и упирала горестный взгляд в монитор.

А главбух Маргарита Кашина ничего по этому поводу не говорила. Ей некогда было. Она с ужасом осознавала, что не справляется с работой, и потому все шастала в кабинет зама генерального, просила помочь. Но это бабульки уже комментировать боялись. И при Мане, и даже без нее.

Все-таки камера где-то тут, в каморке, была припрятана, определенно была! – сложилось у бухгалтерш твердое мнение…

– Ну, собрались? – в палату с улыбкой входит любимая Манина нянечка – тетя Роза.

– Да вроде собрались. Главное, с креслом этим мудреным разобрались.

Маня кивает на инвалидное кресло, в котором уже сидит одетый в спортивный костюм, ботинки и вязаную шапку Трофим.

Ольга Аркадьевна с воодушевлением держится за ручки кресла, будто готовится к ответственной гонке с препятствиями.

Павел, подхватив сумки с пола, поворачивается к нянечке, и Маня видит, что на лице ее сначала появляется недоумение, а затем… ужас. Будто она смотрит не на живого и респектабельного мужчину, дежурно улыбающегося, а на зомби – материализовавшегося и скалящего в бесновании рот.

Супин, отведя взгляд от странной бабки, выходит из палаты, буркнув, что ждет всех у лифта. Сиделка вывозит Трофима, пожавшего с жаром руку Розы, за дверь, и Маня в недоумении спрашивает:

– Что случилось, тетя Роза? Что-то не так?

Женщина опускает голову, прячет глаза. На ее щеках загораются два маленьких, будто диатезных пятна.

– А кто этот мужчина с вами, Машенька?

– Это… мой муж. А что с ним не так, тетя Роза?

Нянька трясет головой, пытается улыбнуться.

– Да нет, я, видно, обозналась. Вашего мужа как зовут?

– Павел. Павел Супин. – Маня вдруг начинает смеяться:

– Да неужели он такой непривлекательный, теть Роз? Мне вот как раз кажется…

Но нянька не слушает. Пятна на ее щеках расползаются, пунцовеют, и тетя Роза, кивнув, выбегает из палаты.

Маня выходит за ней, хочет догнать, но нянька будто сквозь отмытый до блеска пол проваливается. Навстречу Голубцовой идет лечащий врач – бодрый кругленький весельчак неопределенного возраста.

– О, вас-то мне и надо! – подхихикивает он. – Выписку придется подождать полчасика, не меньше. Сложного пациента привезли, приходится отвлечься от писанины, уж не обессудьте.

– Ой, полчаса – многовато, – теряется Маня.

– Тогда вот что! Езжайте домой, а время будет – на днях заедете за выпиской. Я ее в ординаторской положу с запиской: «Для Седовой!».

– Э-э, я не Седова… Впрочем, это неважно! Да, для Седовой напишите.

Маня идет к лифту, оглядываясь по сторонам: вдруг увидит тетю Розу? Но – нет, та не показывается. И что могло ее так поразить? Откуда она знает Павла? – недоумевает Маня.