Сев в машину и удостоверившись, что с Трофимом все в порядке – он выглядит радостным и смущенным, предвкушая скорый приезд в родные стены, Маня обращается к Супину:

– Ты знаком с нянькой?

– С какой нянькой? – изображает недоумение Супин.

– С Розой, которая на тебя смотрела, как на восставшего из ада.

Павел морщится:

– Я не понимаю, о чем ты.

Джип выезжает из больничных ворот на шумную весеннюю улицу.

– Вот и зиме конец, и страданиям нашим, да, Трофим? – спрашивает Маня, оглядываясь на «брата».

Он улыбается и качает головой:

– Как знать? Мы предполагаем, а Бог, как говорится…

Его перебивает «гестаповка»:

– Главное – это настрой! – она поднимает палец.

– Режим, бодрость, оптимистичные мысли. Подсознание творит чудеса – это я вам как опытный медицинский работник скажу. Один вроде и не так уж плох, а сникает после больницы и – все, пиши пропало. А другой, – сиделка выпячивает плоскую грудь, – а другой борется, верит, гимнастикой себя изматывает и, глядишь, волшебным образом поднимается. Ну и, конечно, питание и строгое исполнение всех рекомендаций врачей! Вот за это можете быть полностью спокойны.

Ольга Аркадьевна подобострастно смотрит в затылок Супина. Но ему не до глупой болтовни. Он видит перед собой только гримасу ужаса на лице больничной няньки. Супин узнал Розу. Слишком поздно узнал, иначе бы ни за что не попался ей на глаза. Но, как говорила бабушка Павла: «Бог шельму метит». И этой «метки» необходимо избежать. Поставить полный заслон между Маней и больничным персоналом, с которым, возможно, еще придется общаться из-за Седова – блаженного, так некстати затесавшегося в Манину жизнь проклятого Дон-Кихота – Седова…

– Я останусь на эту ночь здесь, вдруг что? – извиняющимся голоском заводит Маня, когда Павел, раскланявшись с сиделкой и Трофимом, с облегчением начинает собираться.

Супин пребольно хватает ее за руку, тащит в коридор, шипит, брызгая слюной в лицо:

– Объясни мне, что вообще происходит? Благотворительность, чувства добрые и прочая ерунда – это все прелестно! Но у нас своя жизнь! Своя! Или опять – двадцать пять? Я вообще для тебя кто?

– Не кричи, умоляю, – прижимает руки к груди Маня.

– Я кричу? Я?! Ты забыла, как я кричу? От боли, обиды, ревности!

Маня судорожно захлопывает дверь в гостиную, где Трофим смотрит телевизор. В кухне «гестаповка» начинает нарочито греметь посудой.

– Ты – мой мужчина. Мой муж. Я люблю тебя, – лепечет Маня.

– Неужели?! – оскаливается Супин. – А мне кажется, что любишь ты совершенно другого человека. Судя по твоим поступкам. Сколько я могу выносить эту твою сомнительную жертвенность?

– Паша, выслушай меня! – вскрикивает Маня.

Она слышит, что Трофим усиливает громкость телевизора, который разражается автоматной стрельбой и криками атаки: «брат» смотрит советский фильм о войне.

– Мне нужно сегодня поговорить с ним об одном важном деле. Об этой квартире. Ну, это связано с той дарственной, которая… словом, я не говорила тебе. Было не до того…

– О Боже, ты еще что-то скрываешь от меня? Надеюсь, не фиктивный брак с Седовым?

– Ну что ты несешь! – взмахивает руками Маня. – Я обещаю, клянусь тебе, что завтра вечером буду дома. У нас дома!

Голубцова пытается обнять Павла.

Он хватает пальто с вешалки, начинает одеваться, скорбно глядя перед собой.

– Ладно, в самом деле, наладь тут все, поговори со своим протеже по душам. Что-то меня несет, как Остапа. Извини. До созвона.

Он холодно касается Маниной щеки и, сдернув портфель с пуфика, уходит.

Маня идет в гостиную, садится на диван, смотрит на мрачное лицо Трофима, рассеянно следящего за мельканием картинок на экране.

– Тосик, я хочу с тобой поговорить.

– О Супине? – спрашивает он, не отрываясь от телевизора.

– Почему о Супине? Вы сговорились меня изводить друг другом?!

Она берет пульт и выключает телевизор. Трофим откидывает голову на кресло, закрывает глаза.

– Я хочу спросить у тебя, не находил ли ты нотариально заверенный документ?

– Алину дарственную? – Седов говорит, не открывая глаз. – Я ее не находил, потому что всегда знал, где она находится, и спрятал в день смерти тетки.

– Чтобы… уничтожить? – шепчет Маня.

– Нет, чтобы предъявить в нужное время, через полгода. У меня были сомнения, что документ доживет в целости и сохранности до вступления законной наследницы в права.

– Ты думал, что я откажусь от Алиного подарка?

– Я и сейчас так думаю, Маня. Я не прав?

– Да, ты прав. Чужой человек не может владеть тем, что принадлежит другому. У этой квартиры есть истинный наследник.

– Чужой человек не может мазать пролежни и выносить горшки за беспомощным мужиком! Вот что не может делать чужой человек! Если он, конечно, не монахиня или сестра милосердия. Которые, кстати, тоже служат небесплатно. Тарифы можешь посмотреть на сайте Мил-точка-ру.

Трофим резко дергается в кресле, разворачивает его, отъезжает к окну.

– Если мы будем играть в эту никчемную игру «свои-чужие», то тогда я прошу тебя, уезжай отсюда и не приезжай, пока не придет срок соблюсти все формальности. Дарственная в надежном месте, и воля Али, конечно, будет выполнена, – металлическим голосом произносит Трофим.

– Ты гонишь меня? – в тон ему говорит Маня.

– Нет, я хочу, чтобы всем было удобно. Я… не хочу никому мешать, быть обузой. Неужели ты не понимаешь, как это все невыносимо, как унизительно?! – голос Трофима дрожит и срывается.

Маня подходит к нему, кладет руки на плечи.

– Ну, значит, так. Я продам эту квартиру летом, когда она станет моей, и отвезу тебя в Америку, в Антарктиду, к черту на рога! Куда надо, чтобы только попытаться поставить тебя на ноги. А там уж избавлю тебя от своего присутствия.

– Маша! Это все никчемность, мираж. Я не встану. Я буду сидеть в этом «бесподобном» кресле, как на троне, пока не сдохну от тоски! Зачем ты делаешь вид, что не понимаешь этого? Зачем?!

Маня отворачивается, запрокидывая голову, чтобы не дать слезам воли, чтобы не зареветь в голос. Она держится из последних сил.

– Я не могу больше спорить. Я устала спорить с двумя взрослыми, упрямыми, жестокими мужиками. Слабаками! Дьявол вас со всем возьми.

Она бежит к двери, распахивает ее.

– Хочешь сидеть и оплакивать себя – сколько угодно! А я буду действовать. И попробуйте мне только с Супиным помешать!

Маня выходит в коридор, шуршит курткой, визжит молнией на ботинках. Но через несколько мгновений заглядывает в комнату: