масло из пробитого двигателя.

В голове молнией пронеслись два слова, выученных еще в школе — «Clostridium tetani», которыми их пугала огромная страшная медсестра с бородавкой на носу. Столбняк, жуткая, мучительная болезнь, лечения от которой нет. Но тут же он вспомнил, что буквально два месяца назад товарищ по сборной, прыгун с шестом Дима Соболев зачем-то вытянул его в диспансер, мол там делают важные прививки и никак нельзя пропускать.

Шаров удивился, зачем ему это, но от настырного Соболева было невозможно отвязаться и он все-так позволил себя уговорить.

«Как такое могло случиться⁈» — глядя на рану и не веря своим глазам, вспоминал он тот день.

Приглядевшись, он понял, что рана не слишком опасна, по крайней мере, насколько об этом можно было судить в темноте. Покряхтев, Шаров расстегнул спортивную куртку, оторвал кусок от майки, превратив ее в лохмотья, заправил остатки в штаны и перевязал ногу.

— До свадьбы заживет, — пробормотал он сквозь зубы.

Схватившись за балку ежа, он с трудом поднялся и, ступая вперед буквально по сантиметру, перешагнул колючую проволоку, связывающую второй ряд ежей.

Когда он оказался с другой стороны оборонительного сооружения, оглядел место падения, и покачал головой.

— Кому это надо? — спросил он невидимого собеседника и, не дождавшись ответа, пошел вперед, кутаясь в куртку от спортивного костюма, на спине которой виднелись четыре светлые буквы «С С С Р».

Он слегка прихрамывал, но очень скоро понял, что может попробовать бежать трусцой. Конечно, быстрее вряд ли получится, но это лучше, чем идти пешком.

Шаров потрусил, вслушиваясь в далекие удары за лесом.

Через пятнадцать минут, когда по его подсчетам он пробежал около двух с половиной километров, дорога резко забирала влево. Ощутимо разогнавшись, он почти забыл о ране и в темноте едва вновь не налетел на невесть откуда появившуюся прямо перед носом преграду. Бежать с горки было легко, в последний момент он вытянул руки перед собой, налетев на ощетинившуюся балку ежа.

Сердце гулко стучало, отбивая чечеткой в виски.

— Да что ж такое-то⁈ — прохрипел он, ощутив, что горло полностью пересохло.

Сквозь гулкое биение сердца и частое дыхание он вдруг услышал, даже не услышал, а осознал какой-то странный звук, раздающийся из-за леса — будто бы…

Шаров медленно повернулся. С дороги к лесу сквозь вела довольно широкая тропинка.

«Лучше не ходи, — предупредил внутренний голос. — Просто давай пойдем дальше и не будем никуда сворачивать!»

Однако, ноги сами двинулись по рыхлой, изрытой сотнями следов ног, земле.

«Вернись назад, пока не поздно!!!», — уже не говорил, а орал во всю мочь порядком поднадоевший советчик.

Стараясь не обращать внимание на кричащий голос, Шаров упрямо пробирался, вглядываясь в темноту.

Когда он дошел до опушки и взглянул перед собой, то сразу даже не сообразил, что происходит — настолько картина, открывшейся ему, была неправдоподобной. Оцепенев, он совсем перестал дышать, и вдруг луна, на мгновение показавшись из-за туч, осветила огромное, уходящее далеко за горизонт, неровное, будто бы вздыбившееся поле, по правую сторону которого на черной гряде и подле нее, сгорбившись, в полном молчании, орудовали лопатами и кирками тысячи людей.

Он подумал, что это сон. Что это не может быть правдой, потому что никакое самое засекреченное учение не предполагает рытье глубоких рвов с насыпными валами, да еще ночью, да еще гражданскими! Нет!

— Нет! — прошептал он и замотал головой, пытаясь проснуться. — Нет, нет!

Рука потянулась к бедру, и он со всех сил ущипнул себя. Боль пронзила тело, но этого ему показалось мало. Он нащупал повязку на ноге, сорвал ее и вонзил пальцы в рану.

— Просыпайся! Просыпайся, гад!

На плечо легла тяжелая рука.

Шаров выпрямился, медленно повернулся.

— Трофим, это ты так шутишь? — вспомнил он кличку бегового товарища из спортивного общежития, который любил шутить над ребятами самым жестоким образом, за что его все не любили, но терпели, потому что он был единственным марафонцем, который хоть как-то приблизился к рекордам эфиопов. — Прекрати! Разбуди меня! Я не могу проснуться!

Сильная рука развернула его словно пушинку.

— Эй, ты что⁈ — пробасил голос. — Заболел что ли? Чего не работаешь?

Шаров захлопал глазами и когда зрение сфокусировалось, увидел перед собой коренастого человека в телогрейке и кирзовых сапогах. На голове у него была шапка-ушанка, а в углу рта дымящаяся папироска. Лицо человек было черным от грязи, но глаза смотрели холодно и жестко.

В грудь Шарова ударился черенок лопаты, и он едва не упал. Схватившись за черенок, ему удалось устоять на ногах.

— Что за Трофим еще? — медленно спросил человек, оглядывая его с каким-то недоверием. — Забыл, как меня зовут? Николай Степаныч я. Запомни.

— Забыл, — автоматически сказал Шаров, моргая ресницами.

— Иди работай, не отлынивай. А то замерзнешь! Ишь, вырядился! — сказал коренастый, сплюнув под ноги. Он прочертил от края рва, где внизу, в его черной глубине копошились люди, выбрасывая наверх микроскопические порции земли. — Отсюда и до вон той гряды, — коренастый прочертил пальцем с обломанным ногтем траекторию метров в сто. Времени нет, враг наступает! Давай, поднажми, братец. Позади Москва.

Шаров кивнул.

Словно во сне он принял лопату, подошел к краю рва и спрыгнул вниз.

Глава 17

1941 год

Что, черт возьми, происходит? Кто все эти люди? Зачем они, стоя на пронизывающем ветру под мелким холодным дождем, роют траншею — ведь… сегодня воскресенье! Нормальные советские граждане сидят по домам и смотрят программу «Время», после которой должен начаться фантастический фильм «Петля Ориона». Разве такое можно пропустить?

Новые кроссовки погрузились в мягкую черную землю, он почувствовал, как сердце кольнуло — он заплатил за них уйму денег и явно, «Адидасы» не были рассчитаны для такой работы.

Шаров машинально вонзил лопату в землю, надавил, хорошенько зачерпнул и, разогнувшись, бросил тяжелый ком позади себя.

Украдкой глянув поверх траншеи, он заметил коренастого мужика в телогрейке — тот отошел метров на десять, но, как показалось Шарову, украдкой поглядывал в его сторону. Скорее всего, он был тут главным. По крайней мере, из многих сотен людей он единственный не работал лопатой или мотыгой, прохаживаясь сверху и изредка отдавая короткие приказы.

Шаров снова нагнулся, резко всадил полотно лопаты в землю, поддал ногой. Левее молча работали едва видимые в сумерках люди. Никто не задавал никаких вопросов. Они вгрызались в землю в каком-то яростном исступлении —