угодно, и никто тебя не остановит кроме твоего неверия». Бывало, Илья сильно обижался на тренера, но понимал — это все равно, что обижаться на солнце.

Только бы доехать до города… — повторял он про себя беспрестанно, мысленно воображая кару, которую обрушит на головы придумавших эту безумную инсценировку людей.

Грузовик, стоявший на обочине, был старым, словно его пригнали прямиком из музейной экспозиции. Да еще и забыли помыть. Полуторка, кажется так они назывались, — подумал Шаров, взявшись руками за борт.

Он попытался подпрыгнуть. В ноге сверкнул электрический импульс боли. Охнув, он зажмурился и слегка присел.

— Черт… — застонал Шаров.

— Давайте я помогу, — услышал он голос девушки.

Он почувствовал, как она неумело обхватила его за торс, но тут другие руки, сильные и мощные буквально вознесли его вверх.

Оглянувшись, он увидел возле девушки огромного мужчину в потертом пиджаке, который невероятно был похож на одного знакомого борца классического стиля, чемпиона СССР и мира, легенду отечественного спорта. Тот улыбался ровными белыми зубами.

— А теперь ты, давай!

Он поднял ее в кузов как пушинку. Вдоль бортов располагалось две скамьи и маленький навес возле водительской будки, куда они и уселись.

Через пару минут машина была забита под завязку. Лязгнув ручкой, водитель закрыл крышку борта, завел двигатель и грузовик, подпрыгивая на ухабах, понесся вперед.

— Спасибо вам, — тихо сказал Шаров, повернувшись к девушке.

Теперь он увидел ее лицо — оно было правильной формы, худое и очень выразительное. Огромные зеленые глаза, каких он еще никогда в жизни не видел, проникали в самую душу. Несмотря на всю серьезность, в них искрилась легкая смешинка.

Илья почувствовал, что, погружаясь в бездну ее глаз, ему вдруг стало нечем дышать. Он открыл рот, хлебнул прохладного воздуха. Сердце билось, как сумасшедшее.

— Это долг каждого советского гражданина — помогать раненым, — ответила она.

— Кстати, меня зовут…

— А я знаю, как вас зовут, — прервала она его и улыбнулась.

Глава 18

1984 год

— Значит, в тот вечер вы услышали нечто такое, что вас очень сильно напугало. Вы не могли бы… поточнее вспомнить, что именно говорил человек на записи?

Маша отрицательно покачала головой. Она сидела напротив оперативника. Свет из окна, серый октябрьский свет, падал на ее лицо, отчего оно казалось еще более худым и осунувшимся.

Белов застыл у кухонного стола с ручкой и блокнотом.

— Нет… вряд ли… я так испугалась в тот момент, что решила, будто моего сына… в общем, он попал в какую-то очень неприятную историю. Я перепугалась, что Витя услышит запись и проснется, пыталась выключить запись, в панике чуть не опрокинула магнитофон. Нет. Помню лишь, что речь шла о каком-то подвале, кажется, на Арбате. Нужно было что-то там забрать. Или, наоборот, положить. У меня все в голове перемешалось в тот момент, а когда наутро я попросила Витю включить магнитофон, там были Стругацкие… «Пикник на обочине». Может, вы читали…

Белов кивнул. Конечно же, он читал. Любимая фантастика.

— Утром вы прослушали всю запись и ничего не обнаружили? Ничего из того, что услышали ночью?

— Нет, конечно же не всю, я опаздывала на работу. Витя включил с того места, где я ночью и остановила ее, — она всхлипнула. — Скажите, это что-то опасное? Вите грозит опасность?

Белов положил ручку на сгиб блокнота. Он сам хотел бы это знать, и пока картина, которая открывалась перед ним, говорила, что так оно, скорее всего и есть. А если ко всему прочему прибавить исчезновение детей, о котором, он, разумеется, помалкивал, то ситуация и вовсе выглядела чрезвычайной.

— Вы не помните точно номер дома, который упоминался в записи?

— Тридцать два. Дом тридцать два. Просто мне тридцать два года, вот… я подумала, надо же, какое совпадение.

— А как вы объяснили себе, что, прослушивая запись утром, вы не обнаружили голос?

Маша помолчала. Все произошедшее той ночью и утром вспоминались ей словно в горячечном бреду.

— Если честно… я не знаю. Я думала, мне все это приснилось. Показалось… я так хотела услышать голос мужа, что… в общем… я решила, что сама все это придумала.

— Понимаю… — мягко сказал Белов и пододвинул ей стакан воды. Дождавшись, пока женщина сделает пару глотков, он спросил: — А где же сам магнитофон?

Маша встрепенулась.

— В то же утро я отнесла его в комиссионку и к вечеру он был продан.

Белов вытаращился на нее, словно не веря своим ушам.

— Как это… в комиссионку? С чего вдруг? Это же такая ценная вещь…

Маша кивнула.

— Да, ценная. Но мы с Витей решили, что лучше купим ему спортивный костюм и немного отложим.

— Адрес, адрес комиссионки! — чуть ли не вскричал Белов.

— Это на Ткацкой, там, где я работаю, — от испуга Маша побелела. — Ткацкая, тридцать шесть, прачечный комбинат, а с торца комиссионный магазин.

— Извините, я… — осекся Белов. — Я просто…

Маша кивнула.

— Я понимаю.

— Значит, его купили?

— Да, утром я сдала магнитофон в комиссионку, а вечером зашла, чтобы посмотреть и его уже продали. Я очень удивилась, потому что цена была не маленькой.

— Сколько вы запросили?

— Триста пятьдесят рублей.

Белов записал цифры в блокнот.

— Возможно, — начал он, — что бобины, которые использовались для записи, раньше уже были в употреблении, вы же знаете, что на пленку можно записывать много раз. И Витя случайно услышал кусок того, что осталось от старой записи. Я пока не могу сказать, насколько это важно, нужно все проверить. Но ясно одно, и я хочу вас успокоить — ваш сын здесь точно ни причем. Ведь не он же принес в дом эти бобины.

— Нет конечно, — вздохнула Маша. — Это муж… он купил магнитофон и все остальное… нарадоваться не мог.

— Ну вот. Так что не переживайте. — Белов посмотрел на часы. — Пожалуй, я у вас немного задержался. Нужно бежать. — Он вырвал страничку из блокнота, написал свой рабочий и домашний номера телефонов. — Если что-нибудь вспомните, неважно что, но вам покажется, что это может относиться к делу, звоните днем и ночью.

Он поднялся, за ним встала и Маша.

— Спасибо за чай, Мария Павловна. Вы мне очень помогли. И… — он посмотрел на время, — скоро уже