Дмитрию Михайлычу Пожарскому другу нашему и защитнику о избавлений нашего отечества…»

Козьма Миныч поднял голову и окинул взглядом стоявших вокруг.

– Письмо? – повторил он. – Не получал, никакого не получал.

Он опять наклонился и продолжал: «но не имели сведения с такова времени видно посол наш или задержан неприятелем или пропал без вести. Второго решили послать к тебе друг сердечной постарайся сыскать князя Пожарского и доставить ему наше прошение естли тебе писали мы что стоит расходу и мы затрясли своими мошнами хотя изъявляли тебе что ни станет заплатим а топеря мы согласно решились и паки просим вас друг наш не только вдвое заплатим вчетверо заплатим вам но еще скажем вам не только вчетверо всемеро заплатим…»

Минин остановился и, видимо, задумался.

При последних словах на полатях кто-то зашевелился, оттуда свесилась спутанная, заспанная голова Нефёда, и он спросил:

– Батюшка, а много ль подписали ту грамоту?

– Семнадцать человек посадских москвичей, – сказал Козьма Миныч и перечислил все имена. – Люди все верные. Слово их крепко.

– Батюшки, – прервал его Нефёд. – Вели-ка запрягать Гнедко, поезжай в вотчину князя, в Жары, в сельцо Юрино.

– Погоди, Нефёд, – остановил сына Козьма Миныч, – то дело важное. Обсудить надо. Михайла, – обратился он к тому, – а что на Москве говорили, где ноне князь Пожарский?

– На Москве как его тяжко ранили, так враз и увезли. А куда-никому не ведомо было. Карп Лукич наказывал мне, как разыщу Прокопья Петровича под Москвой, так первым делом расспросить его, что он про князя Пожарского знает. Прокопий Петрович поведал, что как ранили князя в Москве, так его сразу в Сергиев монастырь увезли лечить. А куда он оттуда поехал, как оправился, неведомо. Может, и в вотчину к себе, ведь тому уж время не малое прошло.

– Так, – сказал Минин. Ну, так туда и надо будет поехать.

– Так запрягать, что ли, тятенька? – спросил Нефёд.

– Не лезь. Скажу, как надо будет, – оборвал его Минин. – Наум, – позвал он старшего приказчика, – пойдем-ка на Нижний базар, ладно ль Филипп там справляется. Намедни, как заходил я, не больно он расторопен на мои глаза показался, хоть ты и нахваливал его. А ты, Назар, по дому расход за последнюю седмицу подсчитай. Я вернусь – проверю. Ты, Татьяна, подорожников приготовь, Нефёд со мной поедет. Путь не ближний. На четыре дня расчет надо иметь. Выедем завтра чем свет. Мне еще с тобой разговор надо иметь, Михайла, – прибавил Козьма Миныч, обернувшись к Михайле. – Расскажешь мне про Москву, как ворочусь я.

Козьма Миныч вышел в сопровождении обоих приказчиков, а Нефёд неохотно побрел за матерью.

– Дяденька-то Нефёда, видать, не сильно жалует, – шепнул Степка, ухмыляяясь, на ухо Михайле.

– Ну, ты на это не больно полагайся. Козьма Миныч цену ему знает, а только верховодить никому не даст. Ну, и лодырничать тоже, – прибавил он. – Не запамятуй про то.

– А что мне памятовать? Чай, за мной тут никаких делов не стоит, – с обидой возразил Степка, – не в чужой дом приехал.

За ужином Козьма Миныч заставил Михайлу подробно рассказать обо всем, что тот видел в Москве и под Москвой.

Михайла рассказчик был непривычный, и сперва сильно заробел, когда все сидевшие за столом уставились на него. Но лишь только он стал вспоминать, как ляхи над православными людьми измывались, когда тех ляхов, точно стоящих, бояре на Москву пустили, и как они москвичей из их стольного города гнали, дома их жгли, жен и детей саблями рубили, так у него даже голос задрожал, и все кругом всхлипывать стали, а Козьма Миныч кулаком по столу стукнул и сказал гневным голосом:

– Ну нет, не век им над нами измываться! Не попустит тому русский народ! – Потом он повернулся к иконам, перекрестился и проговорил: – Богом клянусь, ни сил, ни достатка не пожалею, покуда не очистится Москва от тех злодеев безбожных! Сказывай дале, Михайла. Про Пожарского-то сказывай. Говоришь, один он не побоялся с войском в Москву войти и за московский народ заступиться?

Михайла рассказал все, что он видел, и как его патриарх Гермоген благословил, и как ему посадские грамоту дали. Потом и про ополченье рассказывал.

Козьма Миныч подробно расспрашивал его, как казаки с ополченцами вздорят и из-за чего. Михайла хоть и горько жалел Прокопия Петровича и сильно зол был за него на казаков, а все-таки не утаил от Козьмы Миныча, что и Ляпунов не по всей правде с казаками поступал. Хоть середь них много татей и разбойных людей, а все под Москвой они с ляхами добро бились, а на Ляпунова сильно обижались, что кормов им мало давал.

Козьма Миныч сильно задумался и долго головой качал, а потом сказал, точно себе самому:

– Да, то дело не легкое! Казаки народ озорной, своевольный! А все, коли за Русь и за веру биться пришли, обижать их тоже не след.

– Вот-вот, – обрадовался Михайла. – Правильно ты говоришь, Козьма Миныч! Вот Болотников, Иван Исаич, – полный год я под им бился, – тот справедливый был человек. От него никому обиды не было. Ни русским мужикам, ни казакам…

Михайла не заметил, что, когда он заговорил про Болотникова, Козьма Миныч уж не смотрел на него так ласково, как перед тем.

– Ну, про Болотникова-то особый разговор, – остановил его наконец Козьма Миныч. – Ты про Москву говори.

Михайла стал рассказывать подробно, чего надумали казаки с ляхами, чтоб извести Ляпунова. А когда стал рассказывать, что на кругу было, голос его опять задрожал и наконец оборвался, и сам он всхлипнул. Многие тоже утирали слезы, а Козьма Миныч сказал:

– Нельзя доле ждать! Все силы надо на умирение родины положить.

Потом он спросил коротко Михайлу, как они со Степкой назад ехали и сильно ли разорен народ. Уходя к себе, он сказал спасибо Михайле и велел пока пожить у него.

– Как ворочусь от князя, – прибавил он, сведу тебя в земскую избу, ты там посадским расскажешь, что нам сказывал.

Видно, рассказ Михайлы поправился ему.

IV

На другой день на рассвете Козьма Миныч с Нефёдом уехали в вотчину князя Пожарского. Перед отъездом Козьма Миныч подробно поговорил с обоими приказчиками. Науму он велел сходить на Нижний базар, в бывшую избу Дорофея. Продать ее не удалось, а Козьма Миныч сдал ее в наем приехавшим в Нижний арзамасским помещикам, разоренным ляхами. Сперва-то они радовались, угодить старались, а потом, как сами поправились, так дом запустили, крышу не чинили, сырость развели. Надо было построже с ними поговорить, а то падет. Назару наказал хозяин