тын на огороде починить, чтоб мальчишки соседние не лазали. Некоторые тесины там на одном гвозде держатся.

Выехали они – уж солнце вставало. Им посчастливилось. Оказалось – князь уж почти совсем здоров был и жил в своей вотчине. Козьму Миныча он сразу же допустил к себе. Князь знал его еще по Нижнему. Там Сухорукий был ведомый человек, и князь охотно беседовал с ним, заходя в земскую избу.

Козьма Миныч передал ему две грамоты от московских посадских и письмо, которое они прислали самому Козьме.

Пожарский внимательно прочитал все три грамоты, поднял голову, скорбно посмотрел на Козьму Миныча и сказал:

– Друг мой, ведь два царства воюют. Мы с тобой можем ли помочь? Потребны большие издержки, нам не осилить.

Козьма Миныч встал и заговорил горячо:

– Милостивый князь, кабы слышал ты, какое москвичи издевательство от ляхов терпят… Да ведь ты знаешь, ты сам там был, один им помощь оказывал. А ноне, как увезли тебя, израненного ляхами, москвичи там без крова скитаются. А защитники их – ополченцы да казаки – меж собой свары завели. Да знаешь ли ты, князь милостивый, нашу горшую беду? Ляпунова, Прокопья Петровича, воры казаки скаредной смертью убили.

Пожарский весь белый стал и за сердце рукой схватился.

– Слыхал и я, – пробормотал он через силу, – да веры не дал. Правда, стало быть?

– Так, князь. Самовидец мне сказывал. Верный человек, – подтвердил Сухорукий.

Пожарский сидел, свесив голову, в тяжкой думе.

– Чуешь, князь Дмитрий Михайлович, – настойчиво заговорил снова Козьма Миныч, хоть и у него голос срывался, – каждый человек повинен ноне жизнь свою за родину положить. Как же нам с тобой не порадеть? Издержки большие будут, то ты правильно рассудил, надо, стало быть, как возможно, казну собирать. Ты тоже затряси мошной, князь. Деньги же у тебя есть.

Князь кликнул приказчика и велел справиться в конторе, сколько у него налицо денег. Оказалось: 837 рублей и 93 алтына.

– По вотчине можно сбор сделать, – предложил Козьма, – хоть по алтыну с двора. Приказчик подсчитал, – вышло еще 793 рубля 9 алтын наберется.

У меня тоже деньги есть, – сказал Козьма Миныч, – хоть и не сильно большие. Я своими затрясу. Сбор по городу сделаем. И по волости тоже.

– Погоди-ка меня, Козьма Миныч, сказал Пожарский, вставая. – Я тут по близости к двум соседям съезжу. У них деньги должны быть.

Козьма Миныч остался ждать. Он был уверен, что князь привезет не меньше тысячи рублей с двоих.

Но Пожарский вернулся ни с чем. Богатые соседи поскупились дать на общее дело.

– Не осилить нам, Козьма Миныч! – с отчаяньем воскликнул Пожарский, садясь на лавку. – Вон люди какие! Грошом не расступятся.

Но Сухорукий не терял веры. Он опять стал горячо доказывать Пожарскому, что отступаться нельзя. Разве возможно отдать ляхам Москву, оставить русский народ им на поругание?

– Все отдадим до последнего алтына, жен и детей заложим, а нашу родину вызволим от поганых ляхов. Только без тебя, князь, того дела не сделать. Ты погляди, сколь москвичи на тебя полагаются, князь наш милостивый! Не оставь Москву! Порадей!

Пожарский посмотрел на Сухорукова, и точно теплей ему стало на сердце. Коли есть на Руси такие верные сыны, не погибнет она.

– Ладно, Козьма Миныч. Враз такое дело не осилишь. Заезжай через седмицу. Сделаю, что могу, вновь все обдумаю. Может, и наладим еще.

Козьма Миныч больше говорить не стал. Он верил князю. Ему надо было в Нижний спешить, чтоб там с посадскими поговорить.

Приехав, Козьма Миныч первым делом принял отчет от приказчиков и сам осмотрел, сделаны ли починки. Оттого у него все и спорилось, всякий знал, что он за всем сам смотрит и никогда не забывает, что кому наказывал.

V

Пока Козьма Миныч был в отъезде из Нижнего, еще один гонец пришел. В новой грамоте было уж 34 подписи, и москвичи обещали не только всемеро, а вдесятеро расходы возместить. Козьма Миныч об этом и не вспоминал. Он об одном думал: как Московское государство спасти? Он понимал, что тогда и их торговые дела поправятся, а, главное, родину свою они спасут. Но у сына его, Нефёда, посулы москвичей с ума не шли. Он с детства скопидомом был, но в тихое время Козьма Миныч не сильно о том горевал. Не мот, не озорник, как Степка, и то хорошо. Пускай себе копейку бережет. Хозяином будет. Особенно Татьяна Семеновна на то радовалась. А теперь рассуждения сына сильно огорчали Козьму Миныча.

– Ты то посуди, батюшка, – приставал к нему Нефёд. – Вдесятеро отдать сулят. И люди верные. Враз богатеями станем. Да нам все свои достатки собрать надо и самим пойти.

Татьяну Семеновну такая прыть сына даже пугала. Она боялась чересчур смелых оборотов. Лучше бы по старинке – хоть понемногу наживать, да верно. Их споры Козьма Миныч и не слушал. Он весь был захвачен одной мыслью – собрать ополчение и убедить Пожарского стать во главе его. Правда, его немного смущало, что дело он начинал великое, а осилит ли он? Ведь то дело воинское, а такие дела он век не вершил. Это ведь не торговля. В ней он все понимал. А ну как не сладит, разваливаться у него все начнет, как сейчас под Москвой? Сам Ляпунов не сладил, а уж какой знаменитый воевода. Слава о нем по всей Руси шла, куда больше, чем о князе Пожарском. Этого у них в Новгороде знали, ну и на Москве сейчас, как он один Москве помогал. Вот и его, Козьму Миныча, в Новагороде знали и в Москве посадские, с которыми он торговые дела вел. Пойдут ли за ним из других городов? А ведь с одними нижегородцами ляхов не осилишь.

Как тут быть?

Козьма Миныч, какое дело ни делал, по торговле ли, или по дому, а все о том же думал: как ополченье поднять? как Пожарского уговорить? Как казну на ополченье собрать? Со многими посадскими он говорил, водил Михайлу в земскую избу, а тот там про Москву рассказывал. Плакали многие, сильно Москву жалели и на ляхов злобились, а как начинал Кузьма Миныч про ополченье говорить, так путного ничего не выходило. Кабы воеводой был Сухорукий, он бы много не разговаривал, объявил бы сбор и приказал, кому итти, – и пошли бы, ни о чем не спрашивая. А так сразу вопросы начинались. А кто ж кормить будет ополченцев? А оружье кто даст? Одежу теплую? Лошадей откуда взять? Не пешим же