Начальник сыскной рассуждал о преимуществах железных дорог, расхваливая их и так и эдак. Это было верным признаком, что устал он размышлять о деле Скворчанского. Ему просто хотелось отвлечься, но не получалось, поэтому говорил о сторонних вещах, забивая себе голову ненужным. Кочкин молча слушал, кивал и был полностью согласен с тем, что железная дорога – это хорошо, а лошади – недостаточно хорошо, однако думал о другом. Он думал о том, что рассказал Фома Фомич, когда после эксгумации, на которой Меркурий не присутствовал, они встретились в гостиничном номере. Для Кочкина этот рассказ был одновременно и страшным, и странным, и вызывающим живейший интерес.

Фома Фомич сел на стул, закинул ногу на ногу и печально посмотрел на стоящего у окна Кочкина.

– Ну что? – спросил последний. – Удалось поставить точку в деле Глафиры Прудниковой?

Начальник сыскной какое-то время раздумывал, что ответить, наконец, после тяжелого вздоха, сказал:

– Удалось. Но, к сожалению, не точку, а многоточие.

– Гроб что, пустой? Или его вообще не было в могиле?

– Да нет, все на месте, и гроб, и бренные останки Прудниковой, но…

– Что? – Меркурий старался не выдавать нетерпения, но у него это плохо получалось, желваки играли на щеках, а глаза горели тлеющим, но постоянно разгорающимся огнем.

– Слухи оказались правдой, – тихо проговорил фон Шпинне.

– Какие слухи вы имеете в виду?

– Те, которые утверждали, что Глафиру Прудникову похоронили живой!

Эти слова возымели на Кочкина ошеломляющее, даже в чем-то парализующее, действие. Он замер на месте, лицо отвердело в каменную маску, губы плотно стиснуты, казалось – жизнь ушла и больше не вернется, и лишь пылающие глаза заявляли обратное. Фома Фомич тем временем продолжал:

– Все это, конечно, ужасно, я, признаться, с подобным сталкиваюсь впервые…

– Но как же вы определили, что ее похоронили живой? – заговорил оживший Кочкин.

– Да это не так сложно. Внутренняя обивка гроба порвана, в крови, обломанные ногти, ну и другие признаки, о которых я говорить не буду. Для нас с тобой это все, повторюсь, ужасно, однако не представляет интереса. Конечно, хотелось бы узнать, кто же это отправил на тот свет Глафиру, да еще таким изуверским способом, но это не первостепенно…

– А что первостепенно?

– А то, что, как показала эксгумация, могилу уже раскапывали. Да-да! И землекопы утверждают, что, судя по состоянию земли, года полтора-два назад. Могилу раскапывали и гроб вскрывали… – двинул бровями фон Шпинне, – и вот перед нами вырастает частокол вопросов. Кто раскапывал? Зачем? Что он или они хотели узнать? Почему это произошло спустя столько лет после похорон? И самое главное – при чем здесь Скворчанский?

Тогда они не договорили, торопились на дневной поезд, а вот теперь в купе эти вопросы с новой силой навалились на чиновника особых поручений. Он догадывался, даже знал, что они, эти проклятые вопросы, мучают и Фому Фомича, сидящего напротив и упорно рассуждающего о преимуществах железных дорог. Монолог начальника сыскной был прерван приходом проводника. Он принес заказанный ранее чай, получил за это деньги и с поклоном удалился.

– Мне вот что интересно… – продолжил фон Шпинне.

– Да? – вытянулся в его сторону Кочкин.

– Если железные дороги опутают всю землю, мы, что же, полностью откажемся от конской тяги?

– Это вряд ли, – сказал разочарованно Меркурий. Он думал, что разговор пойдет о действительно интересном, а тут опять про железные дороги. – К каждой деревне железную дорогу не подведешь…

– Почему? – спросил начальник сыскной, разглядывая плавающие чаинки на дне своего почти пустого стакана.

– Потому что деревень тыщи, и они порой находятся в таких местах, что проще и дешевле будет их сжечь дотла, чем железную дорогу туда вести. Да и потом, а как без лошадей пахать, если полностью отказаться от конской тяги? На поезде ведь не попашешь!

– Да, ты прав, без лошади нам пока не обойтись. Но я надеюсь, что когда-нибудь, в будущем, люди найдут способ заменить лошадь.

– А меня вот другое интересует… – проговорил Кочкин и запнулся.

– Что?

– Кто раскапывал могилу Прудниковой?

– Это… – тяжело вздохнул фон Шпинне и оттолкнул пустой стакан, который до этого он вертел в руках, – меня интересует тоже и, поверь, не меньше, чем тебя…

– А зачем ее раскапывали?

– А зачем ее раскапывали мы? – вопросом на вопрос ответил фон Шпинне и сам же на него ответил: – Для того чтобы удостовериться, что в гробу находятся останки Прудниковой. Либо… – Взгляд начальника сыскной стал меняться, из рассеянного и равнодушного он превратился в цепкий и заинтересованный. Зрачки блеснули догадкой. – Либо кто-то хотел проверить те слухи, которые много лет ходят по Сорокопуту, слухи о том, что Глафиру Прудникову похоронили заживо! И, скорее всего, это та причина, по которой была раскопана могила. И тут сразу возникает уйма вопросов, и это не считая тех, которые стояли перед нами раньше и которые я перечислял тебе еще в Сорокопуте.

– И что это за вопросы?

– Во-первых, почему так получилось, что об этом, я говорю сейчас о тайной эксгумации, никто ничего не знал: ни исправник, ни кладбищенский сторож, ни землекопы? Второй вопрос: а может быть, они знали? Третий: если знали, почему ничего не сообщили нам? И четвертый вопрос: если знали об эксгумации и не сообщили нам, то не замешаны ли они каким-то боком в чем-то противозаконном?

– В чем противозаконном?

– Не знаю! Что ставит меня в тупик во всей этой истории, так это то, почему кому-то понадобилось производить эксгумацию могилы Прудниковой столько лет спустя? Вот это я не могу взять в толк.

– И как так получилось, что все шито-крыто… – заметил Кочкин.

– Что ты имеешь в виду?

– Эксгумацию провели, но об этом никто ничего не знает, даже слухи в Сорокопуте не ходят. А ведь подобные слухи вряд ли могли пройти мимо Савельевой, она-то уж в курсе всего.

– Меня это тоже смущает, вот как хочешь, а не могла эта возня на кладбище пройти незамеченной. Значит, темнят люди в Сорокопуте. Но самое-то непонятное во всей этой истории, при чем здесь Скворчанский? – развел руками Фома Фомич. – Хорошо, служил в полку, который был расквартирован в Сорокопуте, была у него, со слов Савельевой, большая любовь с Глафирой Прудниковой, к свадьбе готовились, «все на мази», как говорят извозчики, и вдруг накануне венчания Скворчанский сбегает. Почему? Понял, осознал, что она, купеческая дочка, ему не пара? Или есть какая-то другая, нам пока неведомая, причина? Ну да и этого мало! Ну сбежал, всякое бывает, за эти годы уж и забыл, наверное, все. Но тут вдруг приезжает в Сорокопут, начинает расспрашивать про