пыталась сражаться, но у нее не было карабина, да и со сломанным плечом она бы не смогла стрелять, даже если бы он у нее был. Пуля попала ей в ногу, и врачам пришлось отрезать ее.

— Я буду молиться за нее, — пообещал Шелк, — и за всех других, кого убили или ранили. Если ты опять увидишь ее, патера, скажи ей, пожалуйста: мне очень жаль, что так произошло. А майтера… генерал Мята, она ранена или убита?

— Говорят, что нет. Вроде бы она планирует новую атаку, но на самом деле никто не знает. Тебя действительно очень тяжело ранили, патера?

— Не думаю, что умру. — Несколько мгновений, которые превратились в минуту, Шелк спрашивал себя, что за пустая бутыль свисает со столбика кровати. Неужели жизнь — такая простая вещь, которая вытекает из человека, как красная жидкость, или, наоборот, втекает в него? Неужели он со временем обнаружит, что у него есть другая жизнь, в которой он страстно любит жену и детей и живет в доме, который еще не видел? Безусловно, это была не его кровь — не его жизнь. — Совсем недавно мне казалось, что я умираю. Даже когда ты пришел, патера. Но мне было все равно. Учитывая мудрость и сострадание бога, создавшего нас, мы не должны бояться смерти, даже тогда, когда умираем!

— Если ты считаешь, что не умрешь…

— Нет, нет. Исповедуй меня. Аюнтамьенто, безусловно, собирается меня убить. Возможно, кстати, что они еще не знают, что я здесь; если бы они знали, я уже был бы мертв. — Шелк сбросил с себя одеяло.

Раковина поспешил опять накрыть его.

— Ты не должен вставать на колени, патера. Ты все еще болен, ужасно болен. У тебя очень тяжелая рана. Только отверни голову к стене, пожалуйста.

Шелк так и сделал, и знакомые слова, казалось, сами поднялись к губам:

— Очисти меня, патера, потому что я обидел Паса и других богов. — Было невообразимо приятно вернуться в детство, произнося заученные тогда ритуальные фразы; но Пас мертв, и колодец безграничного милосердия навсегда пересох.

* * *

— Это все, патера?

— Со времени моей последней исповеди, да.

— В наказание за зло, которое ты, патера Шелк, сделал, ты должен совершить один похвальный поступок завтра, до этого часа. — Раковина замолчал и сглотнул. — Я предполагаю, что ты окрепнешь и сможешь его сделать. Ты не думаешь, что это слишком сурово? Достаточно будет помолиться вслух.

— Слишком сурово? — Шелк с трудом заставил себя не глядеть на него. — Нет, конечно нет. Слишком мягко, я уверен.

— Тогда я приношу тебе, патера Шелк, прощение всех богов…

Всех богов. Он забыл эту особенность формулы Прощения, какой он дурак! Слова принесли огромное чувство облегчения. Раковина был уполномочен даровать ему прощение не только от Ехидны и ее мертвого мужа, не только от Девяти и настоящих младших богов, вроде Киприды, но и от Внешнего. От всех богов. Следовательно, ему, Шелку, прощены все его сомнения.

Он повернул голову так, чтобы видеть Раковину:

— Спасибо тебе, патера. Ты не знаешь — не можешь знать, — как много это значит для меня.

Раковина опять засверкал неуверенной улыбкой.

— Я в состоянии оказать тебе еще одну услугу, патера. У меня есть для тебя письмо от Его Святейшества. — Увидев выражение лица Шелка, он быстро добавил: — Боюсь, это обыкновенное циркулярное письмо. Мы все его получили. — Он сунул руку в карман. — Когда я сказал патере Тушканчику, что тебя схватили, он дал мне твое. Оно о тебе, кстати.

Раковина протянул ему сложенный лист с печатью Капитула, оттиснутой на багровом воске; под печатью было написано ясным четким почерком: «Шелк, Солнечная улица».

— Очень важное письмо, на самом деле, — сказал Раковина.

Шелк сломал печать и развернул лист.

30 день месяца Немезида, 332 год от основания Витка

Всему Клиру Капитула

Как отдельно, так и всем вместе

Приветствую вас во имя Паса, во имя Сциллы и во имя всех богов! Знайте, что вы всегда в моих мыслях, как и в моем сердце.

Нынешнее неспокойное состояние Нашего Священного Города требует от нас более осознанно выполнять наш священный долг помощи умирающим, и не только тем, чьим недавним действиям мы симпатизируем, но всем тем, на ком, как мы предчувствуем, Гиеракс может быстро проявить свою сострадательную силу. Таким образом, я умоляю вас проявить в этот день беспрестанную и неутомимую…

«Наверняка это написал патера Прилипала», — подумал Шелк; и, как будто Прилипала сел перед ним, он воочию увидел длинное лицо, желтоватое и запрокинутое — кончик пера касается губ, и он ищет такой сложный синтаксис, который удовлетворит его ненасытную страсть к осторожности и четкости.

…предрасположенность к состраданию и прощению, проводником которых вы так часто должны быть.

В эти неспокойные дни ко многим из вас уже взывали за советом. Более того, ко многим все еще взывают, чуть ли не каждый час.

Многие из вас уже узнали — до того, как прочитали это послание — о нашей горестной потере, смерти председателя Аюнтамьенто. Покойный советник Лемур был человеком экстраординарных талантов, и его уход не может не оставить пустоту в любом сердце.

Я бы страстно желал посвятить оставшуюся часть этого по необходимости сокращенного послания плачу по его уходу. Вместо этого, по настоятельным требованиям этого печального витка, витка, который уходит, я должен исполнить мой долг по отношению к вам, и я без промедления предостерегаю вас от принятия необоснованных утверждений некоторых низких мятежников, которые хотят, чтобы вы поверили, будто они действуют от имени покойного советника Лемура.

Давайте отбросим, мой любимый клир, все бесплодные дебаты относительно уместности межкальдевской цезуры, затянувшейся на два десятилетия. Мы все можем согласиться, что к интервалу такого сорта привело давление несчастливых событий, а сам интервал — если и не желателен, то бесспорно привлекателен. Мы можем также согласиться и со всем тем, что с ним связано: с решениями, не всегда одобряемыми внимательной проницательностью закона, с тяжелым испытанием эластичности нашей Хартии, разве нет? Сейчас вся эта дискуссия — только история. О мои возлюбленные, давайте оставим ее историкам.

Однако невозможно поспорить с тем, что та цезура, о которой у меня был повод упомянуть выше, достигла положенного ей апогея. Она не в состоянии, о мой возлюбленный клир, и не должна пережить горестную потерю, которую мы так недавно понесли. И мы можем не незаконно поинтересоваться, что должно последовать за этим справедливым, милосердным и мощным правлением, которое так печально завершилось?

Возлюбленный клир, давайте не будем забывать мудрость прошлого,