Нередко в компании проводились мероприятия, поддерживающие корпоративный дух. В конце декабря обязательно устраивались вечеринки с непременным объявлением «человека года». Этот титул всегда присваивался Максиму Ивановичу. Такое постоянство никого не удивляло, потому что авторитет президента компании всегда находился на головокружительной высоте. К слову сказать, когда на работу в компанию приглашались новые сотрудники, а приглашались они исключительно «по знакомству», соискателю всегда рассказывали о сногсшибательных способностях и качествах Максима Ивановича: «Он такой-то, разтакой-то! Не директор, а сверхчеловек!» Порой на корпоративных мероприятиях, для еще более глубокого взаимослияния, устраивался такой аттракцион: кто-нибудь из сотрудников вставал на возвышение, например на стол, спиной к коллективу, и падал затылком вниз, прямо на кафельный пол. Чтобы сотрудник не раскроил себе голову, участники ритуала должны были подхватить летящего в бездну товарища на руки. В результате этого «испытания на прочность» каждый из работников в каком-то смысле был обязан жизнью своим коллегам.

А однажды, то ли в шутку, то ли всерьез, во время празднования пятилетнего юбилея компании Игорь Николаевич, финансовый директор, предложил всем встать в кружок, взяться за руки и пойти хороводом, произнося вслух сакральную мантру: «Я и моя миссия. Мы и наша миссия». И надо же! Весь коллектив, то ли в шутку, то ли всерьез, принял инициативу финдиректора. Некоторые сотрудники, правда, сначала смутились, но все-таки отрываться от медитирующего общества не стали и зашагали вместе со всеми.

Порой в деле сплочения случались и некоторые «перегибы на местах». Одна молодая и горячая менеджерша по закупкам предложила на очередном совещании разместить в каждом кабинете офиса портреты Максима Ивановича, чтобы главный пример ответственности постоянно находился перед глазами каждого работника. Предложение девушки не приняли. Но за комсомольский пыл активистка была награждена недельным отдыхом в подмосковном санатории. «Танечке надо немного отвлечься, подышать свежим воздухом», — сказал Максим Иванович, подписывая расходную бумажку с обозначением суммы, выделенной на ее внеочередной отпуск.

Культ своей личности Максим Иванович не одобрял, но и не осуждал особенно. «Если так нужно для поддержки корпоративной культуры, — рассуждал он, — значит, пусть будет так. Let it be, как говорится».

На следующий день после того самого «исторического» шмона с обнаружением пустой бухгалтерии к Максиму Ивановичу пожаловал по личному вопросу Игорь Николаевич, его «правая рука» и старейший друг (если слово «друг» в сфере нового русского бизнеса имело какое-то значение). Посидели, поговорили о том о сем, вспомнили, как начинали дело.

— Максим, тебя не удивляет, — наконец перешел к сути финдиректор, — что нам уже несколько раз удалось выскочить из очень неприятных ситуаций?

Президент внутренне вздрогнул: «К чему клонит?»

— Чего тут удивительного? — невозмутимо улыбнулся Максим Иванович. — Я имею дело с очень толковыми людьми, настоящими профессионалами. Мне повезло, что я работаю с тобой, например…

— Да, да, это так, — ответил «второй человек», — все верно. Но дело в том, что мы реально висели на волосок от смерти. Реально, понимаешь?

— Игоряш, — президент слегка нахмурился, — говори прямо, не юли..

— Я не юлю. Хочешь знать правду? Так я тебе скажу. Нашу компанию хранит Господь.

Последнюю фразу Игорь Николаевич произнес вполголоса, но вложил в нее всю эмоциональную патетику, на какую был способен. И добавил почти шепотом:

— Мы молимся за компанию. И за тебя.

Максим Иванович знал, что «на фирме» образовался кружок верующих людей, посещающих собрания некой протестантской организации. Его этот факт особенно не настораживал. Во-первых, эти религиозные сотрудники по отношению к общему делу были людьми порядочными, а во-вторых, они обладали чрезвычайно ценными профессиональными качествами. Кроме того, президент, как и все образованные люди, знал, что евангельские заповеди запрещают делать всякие гадости по отношению к ближним своим. И это его отчасти успокаивало.

— Кто это мы? — попросил уточнить президент.

— Я, Верочка, Петрович, Сережа, Селиванов, а также несколько сотрудников среднего и низшего звеньев.

Максим Иванович ощутил укол под ребро, хотя к нему никто не прикасался.

— То есть вы все…

— Да, мы все состоим в братстве «Церкви Нового Ковчега», о котором я тебе не раз рассказывал. И мы молимся за нашу компанию, за ее процветание и благополучие. Мы молимся утром, перед началом трудового дня, перед обедом, и вечером, накануне завершения работы. Три раза в день. И вот — результат! А еще мы молимся во время каждой воскресной службы. Было бы здорово, если ты как-нибудь придешь в нашу церковь.

— Ты же знаешь, — сказал Максим Иванович, не узнавая своего вдруг задрожавшего голоса, — что я — неверующий, вернее, я — агностик.

— Ничего страшного, — доброжелательно улыбнулся финдиректор, — не все умеют молиться, но все могут поддержать церковь пожертвованием. Двадцать пять процентов от прибыли — обычная доля, которую следует отдавать Богу. И не надо думать, что перечисленные церкви деньги пропадут даром. Ибо сказано…

После визита Игоря Николаевича Максим Иванович вышел из кабинета и направился в сторону туалета, как говорится, на «ватных ногах», опираясь о стену. Секретарша опешила от его вида: на стерильно белом лице горело два пунцовых пятна.

«Финансовый директор, коммерческий директор, директор по безопасности, главный логист, главный бухгалтер, — бормотал про себя, словно молитву, президент, — все они — братья «Церкви Нового Ковчега». Все. Четверть прибыли… Четверть прибыли… Четверть прибыли… Сегодня — четверть. А завтра?»

Сочи

90-е — студентка Ивановского медицинского института; после 90-х — врач.

Шел 1992 год. На полках магазинов в нашем городе Иваново ничего не было. Если что-то появлялось — хватали все, не разбирая размера и цвета. Я ходила в искусственном красном полушубке, ела картошку, которую с родителями выращивали на выделенном в поле поликлиникой, в которой работала моя мама, участке и грибы-ягоды, запасенные летом. В магазинах действительно ничего не было. Людям давали зарплату тапками, мешками, маминой подруге на фабрике — бобинами ниток (мы приходили и выбирали на свитера, было всегда 3 цвета, бобины занимали у нее полкомнаты). Несколько раз я пыталась получить на макулатуру дефицитные романы Дюма и Анжелику, но, насобирав бумаги и газет у родственников, соседей и по подвалам и заняв со своими тележками очередь, в 5 утра я оказывалась где-то тридцатой-сороковой, и когда подходила моя очередь, мне уже доставалась туалетная бумага или «Что сказал покойник». Причем продавец всегда спрашивал: «Брать будете?» Как будто есть другой вариант. Не потащу же я все обратно. И я шла, обвешанная туалетной бумагой, как бубликами, с «Что сказал покойник» в руках. А моя подруга, увидев духи «Опиум» в бартер за 5 кг тыквенных семечек, днем и ночью их выковыривала и заставляла всех родственников есть тыкву, но не собрав, очень расстроилась.