Конечно, начальство забегало, как же в закрытом заведении, в засекреченном «почтовом ящике», и вдруг — аморальная грязь. Я-то в грязных делах не участвовала, по молодости — какая же молодость без безрассудства? — случайно рядом оказалась. Но быстро сообразила, что дела аморалкой пахнут, отошла в сторону. Так вышло: только с театром-студией, с этой вшивой самодеятельностью расплевалась, началось следствие. Мой уход из труппы случайно совпал с началом следствия. Я ведь отошла от них, но разве следователю докажешь? И все-таки доказала. Доработала в «почтовом ящике», правда, уже в другом, до декрета, ничего, выдержала.

Родила. Валерку приходилось в круглосуточные ясли отдавать, но выкрутилась. С посикушками теми «театральными» не общалась больше. Кто я, и кто они?

А теперь Валька, говорят, туалеты моет, а Катька — вторая после меня звезда в труппе, поди, за границей метлой машет. И хорошо еще, если метлой. Захотелось сладкого житья, а кому она там нужна? В ее-то возрасте! Про остальных, да и про этих двух, что там, мне совсем не интересно: своя жизнь, свои дела.

С сыном надо разобраться. Пора бы уже ему выправляться, заводить нормальную семью. А то — родили мне внучку, еще неизвестно, чья внучка. Валерка простоват, связался с хитрожопой девкой, вроде тех моих, из самодеятельности. Она после института, а работает не пойми кем, щей сварить не умеет, не говорю, постельное белье постирать. Пока вместе со мной жили, все делала не так, вещи не на место клала, пахнет от нее какой-то кислятиной — ах, французские духи! — что я не знаю, как хорошие духи пахнут? С другом Валерки шлялась, пока сын в армии служил, так что неизвестно, чья внучка. На меня, во всяком случае, не похожа, и глаза синие — в их породу.

Сын послушный, мое же воспитание, не вмешивался, когда учила невестку уму-разуму — но не понравилось ей. А ты сперва научись семью обихаживать да деньги зарабатывать, а потом соображай, что тебе нравится. Я в ее годы ребенка растила без бабушек и зарабатывала. Дома всегда и рыбка красная — из столовой, и виноград-бананы, это в период полного дефицита. А она? Поначалу по-хорошему предлагала ей ко мне в столовую идти, думала, может, сложится у них с Валеркой. Нет, не пошла в столовую, ей особенная работа нужна! И что? Вон, Валька в Гостином дворе туалеты намывает — звезда, а то! Тоже рассчитывала на особенную работу. Всего добиваются люди честные и сильные. Им и истина открывается.

Валерка, конечно, встречается с разными девушками, но ни с одной меня еще не познакомил, не те попадаются. Ему надо такую, чтоб умела делать хоть что, не безрукая и чтоб не заносилась, нос не драла передо мной и перед ним, само собой. Помоложе его, тихонькую такую, маленькую. Я что, я любую приму, лишь бы сыну хорошо было.

Но девицы пошли резкие, грубые. Корыстные: всем нужны подарки, рестораны, все на квартиру метят.

Да! Хорошо бы у нее еще своя площадь была, без родителей, а то как узнаешь — корыстная она или нет? Я-то разберусь, но Валерка вот… А может, и не надо ему семьи и со мной проживет? С матерью-то чем плохо? Ребенок уже есть, вырастет, можно посмотреть, может, и ничего окажется, все-таки девочка, внучка. Подождать надо, оценить. Ждать я всегда умела.

Сегодня Валерка один дома остался, мне на бдение надо. Ну думаю, никакой девки не приведет, отдохнуть тоже требуется. А тень-то с утра разлеталась, как моль, прямо, словно меня на улицу выталкивает, я так это поняла. Наверное, сообщала, что надо сына предоставить его раздумьям, пусть поймет, как без матери в дому плохо. А то моду взял — на мать голос повышать! Я ему поору, оралка отвалится. Да и то, какие у него без меня раздумья! Все самой ему в голову вкладывать приходится. Пора сыном заняться, пора. Вот ревизию в столовой переживу и займусь.

Черт их знает, ревизоров, что им теперь подавать? Заелись, зажрались. Фиг дам взятку, не подкопаются, у меня все чисто. В случае чего, знаю куда позвонить, со старых времен телефончик остался, со следствия: только люди сменяются, а телефончик тот же — ну, я же им почти и не пользуюсь, редко вспоминают.

Та, которая наблюдала сверху, решила скользнуть в иной день, где не встретилось бы людей знакомых, любимых и мучающих ее. Она вернется в прихожую — можно ведь вернуться назад, к вопросу Алика о Людмиле Ивановне. Но времени мало, рисковать нельзя и стоит попробовать совсем по-другому, с самого начала. В случае успеха она освободится и может не следить за встречей в тесной прихожей, может отправиться в любое солнечное утро играть с веселыми лучами. Нет же, в случае успеха она как раз свободу потеряет, и никаких лучей… Неважно, там будет видно.

Она покачалась на волне времени, готовой устремиться в любом направлении, и поплыла — к началу, пока волна не выплеснулась на ночной, но не дремлющий сад посередине белого месяца июня, там, где в маленьком щитовом доме не могла уснуть молодая женщина.

На улице слабый ночной ветерок бродил в нежной зелени яблонь и вишен, перебирал резные веточки укропа на аккуратной грядке; в приоткрытое окно затекал горьковатый запах розовых тяжелых пионов, распустившихся утром, но женщине казалось, душно в тесной комнатке с букетом желто-коричневых ирисов на круглом столе под жаккардовой скатертью. Ирисы почти не пахли, потому их и поставили сюда, но неспящей чудилось, что духота в комнате именно от них. Цветы выпивают слишком много воздуха, обкрадывая ее. Вставать для того, чтобы вынести вазу на веранду не хотелось: услышит мать, забеспокоится, придет, будет сидеть и вздыхать, сдерживая слезы.

Кровать с панцирной сеткой отчаянно скрипела при каждом движении, нежное лицо женщины с бледными пигментными пятнами жалобно сморщилось, руки привычно легли на огромный горячий живот, который мешал, позволяя спать лишь на боку, а она привыкла засыпать на спине, вытянув руки поверх одеяла, как приучили.

Женщина подумала, что муж, наверное, сумел бы ее успокоить, но он приедет только на выходные, а пока придется обходиться обществом родителей, старающихся загнать их общее горе подальше, чтобы не расстраивать дочь в ее положении. Родители очень старались не говорить при ней о брате, но получалось у них неважно. И не могло получиться, ведь сколько она себя помнила, они всегда жили на даче вместе с братом, до сих пор их общие детские игрушки валяются на чердаке, оплетенные нежной кружевной паутиной, сотканной не одним поколением крестовиков. В детстве она панически боялась пауков, и брат обожал пугать ее:

— Смотри, паук на подушку упал! Лови быстрее!

Но хоть он и пугал ее, дразнил плаксой и забирал самые нужные карандаши — красный и зеленый — она любила брата больше всех. Он так смешно передразнивал учителей и родителей, мог показать, как бежит по следу собака или квохчет курица, знал целую кучу смешных историй. Когда они выросли, не мать, а брат обучал ее разным полезным хитростям, например, как вести себя с соседом, в которого была она безнадежно влюблена с четвертого класса, или как подводить стрелки на веках — брат проходил даже это, там, в своем институте. Они всей семьей ужасно гордились, когда он поступил в театральный, без всякого блата, а конкурс был чуть ли не сорок человек на место. Они всегда гордились им, таким талантливым, умным и красивым, они знали, что у него особая судьба, не как у всех, к нему нельзя применять общие правила.