На двадцатилетие она подарила брату черный свитер, который связала самолично, с тех пор он всегда ходил в черном. Сколько подобных свитеров она успела перевязать, до тех пор пока его… Нет, нельзя об этом думать, нельзя, такие мысли могут плохо сказаться на маленьком, теперь она никогда не бывает одна, маленький все время с ней, внутри.

Муж постоянно ревновал ее к брату, муж, тот самый сосед сверху; и не видать бы ей его, как своих ушей, если бы не хитрые советы брата. А вот мать вряд ли одобрила бы те советы. Сейчас ей самой немножко стыдно, но своего-то добилась! Муж носит на руках — в прямом смысле, и все подруги ей завидуют.

А если бы они все-таки ограничивали брата хоть в чем-то, если бы родители потребовали, чтобы он жил с ними постоянно, а не в комнате, доставшейся от бабушки — что хорошего жить в коммуналке! — вдруг все сложилось бы по-другому?

Но нет, не посмели бы, брат все решал сам, и даже отец побаивался его. Побаивался, потому что не понимал. Потом они и вовсе перестали что-либо понимать в его жизни, да он и не делился особо. Приглашал на свои спектакли, а домой, в бабушкину комнату, не пускал даже мать, та вечно просила дать ей ключи, чтобы убираться хоть раз в неделю. Брат веселился:

— У меня желающих полы помыть — выше головы, очередь до Нового года расписана.

Мать вздыхала, отец хмурился, но что они могли поделать: у брата особенная судьба, сказано же. Ее он несколько раз приводил к себе, тайком от предков, как он говорил. Его комната вызывала ужас и восторг, такого жилья она не видела нигде ни у кого: начиная с желтого черепа (брат говорил, что пьет из него вино, как хан Куря пил из черепа врага своего князя Святослава, — выдумывал, конечно), кончая душистыми травками, развешенными в пучках по стенам и разложенными на секретере. Мать мечтала о том, что сын женится и все пойдет на лад. Но она, дочь, вышла замуж первая.

Брат никогда не знакомил их со своими девушками, его подруги, наверняка, не знали, что у того есть сестра и родители, тут же, в Ленинграде, в Сосновой поляне. Во всяком случае, с тех пор, как он перебрался в бабушкину комнату, ни одна не звонила к ним домой, не просила ее — по секрету — рассказать, где брат был в воскресенье вечером, имея в виду, разумеется, с кем. Незадолго перед тем как случилось несчастье, брат пришел к ним взволнованный — нехарактерно для него — и сообщил родителям, что, возможно, скоро женится. Нет, конечно, он не сказал «возможно», он никогда не сомневался, просто сказал, что женится и все. Когда мать кинулась расспрашивать о невесте, засмеялся:

— На свадьбе увидишь! Да не переживай, ма, тебе понравится, не из наших, не актриса. Из простой семьи и с высшим образованием, все, как ты хотела.

— Скажи хоть, как ее зовут, — настаивала мать, как будто это имело значение.

— Катерина, — ответил брат, она и не думала, что ответит, но он сказал, — Катерина, — и улыбнулся незнакомой ей улыбкой.

— Хорошая девушка, — успокоилась мать, словно имя сообщило недостающую информацию. А она, уже беременная, хоть и не знала еще об этом, почувствовала укол ревности, брата у нее все-таки отняли. Она никогда не сможет полюбить его жену, нет на свете такой девушки, что смогла бы быть брату под стать. Ее муж на новость отреагировал безразлично, заявил:

— Надо думать, не в последний раз женится.

Они поругались с мужем, она проплакала до полночи, а муж делал вид, что спит и даже не обнимал ее как обычно. Ревновал, наверное.

Когда началось следствие и брата забрали, у мужа вырвалось:

— А как ты полагала? За бездумность платить надо! — но испугавшись мгновенно исказившегося лица жены, оберегая ее и их будущего ребенка, усадил к себе на колени и ласково забормотал в ушко:

— Ну что ты, что ты, все образуется, увидишь, завтра же образуется, это недоразумение, ошибка следствия.

Она сама знала, что это ошибка, но ничего не «образовалось», брату дали три года неизвестно за что. То, что говорилось на суде, не имело к брату отношения, но что там говорилось, она не слышала: родители и муж настояли на том, что ей нельзя присутствовать, ей повредят отрицательные эмоции. Она подслушивала, когда муж уезжал в свои хронические командировки, как шепчутся в спальне родители, и собирала информацию по крошечкам, так до конца и не поняв, что же произошло. Ее беременность оказалась для родителей той самой соломинкой, они принялись чрезмерно опекать дочь, словно это могло помочь их сыну. За прошедшие месяцы мать настолько измучила ее докучливой заботой, что сейчас она боялась шевельнуться, лишь бы мать не проснулась, лишь бы не пришла спрашивать, как дела, не села напротив, раскачиваясь взад-вперед на табуретке, вздыхая и подавляя слезы.

Нет, она ни за что не станет изводить навязчивой заботой своего ребенка. Но как устроить, чтобы у него все сложилось хорошо — не посмела додумать «не как у брата». И женщина принялась молиться, не Богу, в Бога ее научили не верить, а какому-то грозному и всемогущему существу, может быть, судьбе.

Та, что наблюдала сверх у, сочувственно удивилась, что женщина страдает от придуманной духоты на не удобной кровати у стены, под ковриком с двумя оленями, вместо того, чтобы выйти в сад со светящимися в белой ночи пионами, душистой травой по краям дорожки, допотопным сарайчиком, трогательно прикрытым кустом разросшейся лиловой сирени. Большая ночная птица, мягко хватая небо широкими крыльями, пролетела над садом, и той, которая сверху, показалось, что за ней наблюдают. А если это знак, если следует что-то сделать именно сейчас? Но что?

Молодая женщина молилась, неправильно и бесцельно, но горячо. Да откуда они там, внизу, знают, как правильно? И хорошо, что не знают, живут, как получается, идут без направления. И самой-то, той, что сверху, не стыдно ли так судить, не видя дороги здесь, в своем новом состоянии, не зная сейчас, как надо правильно?

Сад потягивался в ночи, занавески на окне тихонько шевелились, мыши затеяли веселую возню под домом, не подозревая, что их игры будут прерваны появлением лесного колючего и фыркающего гостя через несколько минут. Женщина молилась.

— Пусть мой мальчик, я знаю, что будет мальчик, будет счастлив, пусть будет талантлив и умен, здоров и удачлив. Пусть у него все будет, все, чего он пожелает…

Наблюдающая сверху, прислушалась и уловила последние слова:

— Но пусть он всегда будет осторожен, пусть не ленится размышлять прежде, чем сделает что-то, что повредит ему или близким! Научится оглядываться на свои поступки, оценивать их, чтоб никто не сказал ему, что за бездумность надо платить, чтоб не случилось с ним беды, как с моим братом.

Та, которая сверху, приняла пролетевшую неясыть за долгожданный знак и решила, что должна исполнить просьбу женщины, даже не зная, есть ли на то силы и право. Но знак был? Был. Пусть будет так, как просит женщина! И тотчас две тени, две птицы пролетели следом за первой, чего, конечно же, не могло бы случиться, будь они обычными совами. Значит, мольба принята и исполнится. И та, тревожащаяся наверху, сумела что-то изменить, сделать что-то важное.