Запись была сделана на каких-то руинах. Мужчины, почти голые, стояли на коленях лицами к перепачканной каменной стене. Их головы были покрыты диковинными масками иногда в виде петушиной головы, или в форме осла, или чего-то, что было сложно признать. За ними стояли женщины, тоже почти голые, прикрытые лишь кожаными повязками. Некоторые из них тоже носили маски, но уже другие, клыкастые и устрашающие. В руках женщины держали кнуты. Салах знал, что последует, но всё равно содрогнулся от отвращения, когда увидел, как одна из женщин заносит кнут и опускает его на обнажённую спину мужчины. Замиль тихо ахнула.

– Выключи! Ты зачем показываешь мне это непотребство? – потребовала она, и Салах расслышал лёгкую дрожь в её голосе. – Я не хочу видеть такого!

– Видеть не хочешь, но готова отдать все деньги, чтобы попасть туда? – Салах усмехнулся. – А как ты думаешь, что там ждёт тебя без динара в кошельке? Смотри, смотри, это только начало.

Непотребство на экране продолжалось – женщины в масках, входя в раж, хлестали мужчин, а те, не делая ни малейших попыток сопротивляться, корчились и издавали стоны не то боли, не то наслаждения. Замиль засипела, когда одна из женщин опустилась рядом с мужчиной на корточки, стянула повязку с пояса и начала мочиться на его ноги.

– Хватит! – девушка вскочила с дивана. – Не буду смотреть! Если бы я знала, что ты ищешь такую мерзость…

– Сядь, – Салах не повысил голос, но от его тона как будто повеяло сухим жаром пустыни. Замиль опустилась, стараясь, однако, не смотреть на экран, – я не ищу такое. Когда ты в землях Беззакония, оно находит тебя само. Ты думаешь, это нечто непотребное для людей там? Там такое не запрещено, и в их Зеркале прямо собирают людей для своих сборищ. И это ещё не всё. Хочешь, покажу тебе мужчин в женской одежде, что ходят по улицам, раскрашенные как шлюхи? И людей, по которым нельзя сказать, мужчины ли они или женщины, и люди ли вообще. Или фабрику, где делают детей, как кур на наших фермах? Или…

– Замолчи! – Замиль вскинула на него глаза, но спохватившись, поправилась: – Прости, Салах. Я…. Я просто… не понимаю. Я находила записи старых фильмов, я читала книги тех времён…

– Так это было давно, – прервал её мужчина, – ты знаешь, я ненавижу махдистов. Не знаешь, впрочем. Неважно. У меня есть к ним счёт, давний. Меня учили умме, и я никогда не признавал этого их восходящего солнца. Но я никогда даже не думал бежать туда, на ту сторону моря. Здесь есть Закон, пусть извращённый махдистами, пусть полоскаемый всякими полоумными дервишами. Но Закон. Там Закона нет – ни нашего, ни назрани, вообще никакого.

Он видел, что Замиль хотела что-то ещё сказать, но не решилась или не нашла слов. Она просто сидела как нахохлившаяся птичка, бросая робкие взгляды на экран наладонника.

– Покажи мне… что-то другое, – наконец нерешительно проговорила она.

И Салах опять застучал по экрану ногтями. Что ж, вот, например. Комната с приглушённым светом, люди, тоже в масках, но теперь уже другие. Через верхнюю часть их лиц шли повязки с выпуклыми полушариями зелёного и красного на глазах, что придавало им облик каких-то насекомых. Люди – а здесь были и мужчины, и женщины, и те, чей пол определить было непросто – сидели на небольших ковриках, скрестив или подогнув ноги – и непрерывно дёргались. Что-то пугающее, неестественное было в их движениях, то болезненных, то сладострастных.

– Что это? – спросила Замиль, и он заметил, что она приглушила голос.

– Цифровой дурман, – спокойно пояснил Салах.

Один из мужчин на экране изогнулся на своём коврике настолько, что упал, продолжая похотливо извиваться.

– Там что-то вроде нашего Зеркала, – пояснил он окаменевшей Замиль, – Но они ищут там не слова, а… картинки. Говорят, что через электроды в этих масках похотливые образы передаются прямо им в мозг. Не знаю, что они там видят, никогда не хотел этого знать.

– И это… законно?

Он обнаружил, что девушка не отводит взгляд от экрана, не замечая, что прижимается к мужчине всем телом.

– Там всё законно, – сухо сказал Салах и отложил устройство.

Некоторое время они сидели молча.

– Теперь ты понимаешь, куда рвёшься? – спросил он её.

Девушка ничего не ответила, сидя и кусая нижнюю губу ровными белыми резцами.

– Там не может быть всё так плохо, – она тряхнула головой и решительно посмотрела на него, – ты муташаррид. Ты привозишь людям информацию оттуда. Неужели кто-то захотел бы заказывать такую мерзость?

– Есть те, кто заказывает подобное, – Салах пожал плечами. – Там есть всякое. Надо знать, где искать. Но вот чего там нет, так это закона.

– А что есть здесь, Салах? – вдруг спросила Замиль. – Вот здесь? Ты забыл, где мы познакомились? Или, может, не знаешь, сколько байт-да’ара есть тут, на Острове? Сколько девушек выброшены из жизни и услаждают похотливых кобелей за гроши? Сколько мерзости не хотят замечать махдисты?

– Махдисты убили моего отца, – прервал её Салах и увидел, как девушка замерла на полуслове, – а теперь можешь закрыть рот. И подумать, как я стал тем, кем стал. И где и кем ты хочешь быть. А я сделаю себе чай.

И он поднялся, подошёл к тумбочке, на которой стояла газовая печка, и клацнул переключателем.

Боковым зрением он видел, как Замиль поднялась и молча вышла из комнаты. Что ж, пусть так. Ей будет полезно подумать над увиденным.

Глава четвёртая

И значит будет так. Замиль сделала ещё глоток воды, как всегда после кофе по-тунисски (нашла-таки в этой дыре хорошую кофейню!), но даже любимый напиток в этот раз не помог смыть горечь прошлого разговора с Салахом. Она много ожидала, но…

Собственно говоря, ожидала чего? Разве не слышала проповеди про мерзости Земель Беззакония? Слышала, да ещё и сколько раз. Земли, где нет благословения Аллаха, где нет никакой веры, где люди предали фитра, само своё естество, сотворённое Всевышним, где… Но сейчас ей вспоминались даже не пророки в наглухо застёгнутых мундирах-галабиях, не сумасшедшие уличные дервиши, не сплетничающие в