И замер. На самом деле, сейчас от ответа зависело очень многое.

Знаки вопроса усыпали окошко разговора.

– Аллах лишил тебя ума, что ли? Или ты забыл, что значат голосовые звонки? Только так, а потом ещё и вычисти память.

Салах криво усмехнулся. Проверка не показала ничего. Абдул – если предположить, что это он – дал правильный ответ. Говорить голосом опасно – все голосовые каналы шли через общую службу Зеркала, где хранились в виде пакетных данных. Специалисты по поиску ересей в зазеркальном пространстве легко добывали эти пакеты и могли переслать, кому положено. С перепиской проще, её можно поставить на самоуничтожение, и именно так собеседник и поступил – Салах видел, что первую его реплику уже подметает маленькая метёлочка.

Так что да, Абдул правильно сделал, отказавшись говорить голосом, но ведь и самозванец, назвавшийся Абдулом, мог сделать так же, просто чтобы не быть разоблачённым.

Ладно, осталась проверка номер два.

– Надо сказать кое-что важное, – набрал Салах, царапая ногтем (кстати, пора бы обрезать уже) матовый экран, – давай встретимся в правильном месте. Например, у Брахима из Агадира.

Он замер, ожидая ответа, и ответом оказался всё тот же хохочущий до слёз купец.

– Старый Фарук не менял своё имя, слава Аллаху, – высветился текст. – Проверяешь меня, Салах, подозрительный ты пёс? Правильно делаешь, на самом деле. Всё в порядке, это и правда я, Абдул. Так что, ты в Мадине-таки? Если так, и правда надо встретиться, но с местом поаккуратнее. У меня новости не очень.

– Нет, не в Мадине, говорю же – нашел одну дыру – Салах немного расслабился. Человек с той стороны экрана выдержал проверку, – наш разговор стирается. Давай определим место встречи, а потом вычистим память. Что с «Диб-аль-сахра», так и стоит на приколе, не знаешь?

– Плохо, что не в Мадине, я не могу сейчас разъезжать по Острову. Найек, Салах, не могу говорить. Сотри разговор, сотри!!

И окошко погасло. Это значило, что человек с другой стороны экрана не просто вышел из разговора, но и стер его колонку.

Что могло так резко напугать Абдула, если допустить, что это и правда был Абдул?

Салах так и сидел, ощущая пальцами гладкую поверхность наладонника, когда внезапно услышал женский голос.

– Я не могу больше сидеть тут, взаперти, – Замиль стояла у входа в комнатку, – тошнит от этой дыры. Я хочу прогуляться.

Много чего он мог бы сказать ей в ответ: и о том, хуже ли эта дыра той, где она должна была крутить задницей каждый вечер, и о том, что бродить по гудящему потревоженным ульем городу сейчас не было лучшей идеей. Но разговор с Абдулом (Абдулом ли?) всё ещё стоял перед глазами. И Салах только мотнул головой:

– Да иди куда хочешь.

Глава вторая

Замиль так мало видела в этой жизни, и сейчас это чувство было особенно острым. Городишко, где она родилась, и который уже едва помнила, Мадина, которая строилась на её глазах, прорастая через старый Палермо бурьяном минаретов, Агридженто и ещё пара местечек на Острове – и острова, точнее, островки рядом, на которые она выбиралась иногда, чтобы отдохнуть и окунуться в море со скал. И всё чаще Замиль предельно ясно ощущала, что, пусть она уже взрослый человек, но совершенно не видела мира. А мир и даже этот вот забытый Аллахом городок всё это время жили без неё. И будут так же жить после, даже не заметив, что она была рядом.

Вот и сейчас. Выскочив из дверей их ночлежки (ну хорошо, пансион не был настолько уж плох, но Замиль в мыслях всё равно называла его ночлежкой, выплёскивая весь свой гнев и досаду), она теперь растерянно оглядывалась по сторонам. В общем, все четыре дня, что они пробыли в Марсале, ей так и не пришлось прогуляться дальше, чем до булочной вниз по улице.

Что ж, мир, посмотрим, каков ты. Хотя бы здесь, раз места живописнее не представилось.

И, поддёрнув платье, Замиль зашагала вниз по улице.

Сейчас она была одета как алжирка – такую одежду получилось купить с помощью Салаха в одном из магазинов Мадины в день её выезда. Белое платье-гандура, шедшее цельным куском и разделявшееся внизу на несколько слоёв, перехваченное поясом. Не так плохо – уж получше того, что она была вынуждена надевать в Мадине, выходя на улицу.

Говорят, поменяй одежду – и изменишься сам. Замиль уже не была уверена, что это работает именно так.

Да, она попрощалась с ненавистными синими тряпками, знаком непотребной женщины, самого существования которой Мадина не хотела замечать (пока не приходила ночь увеселений, конечно). Сейчас она шла по улице, одетая как многие другие горожанки, но… Что-то вздрагивало в груди при мысли, что другие женщины и, тем более, мужчины смотрят на неё, на её открытое лицо и возмущены. Как она посмела показать свой проклятый Аллахом образ добропорядочным верным, чью дорогу озарило учение Махди? Как она…

Так, хватит. Замиль резко одёрнула себя, ощутив, как сердце её ёкнуло, когда идущая мимо африканка в пёстром широком платье покосилась на неё. Никто не поймёт, кто ты, пока сама этого не выдашь. Лучше смотри по сторонам.

А это и впрямь оказалось интересным. Марсала отличалась от Мадины не только размером. Она была более… старой, что ли? Замиль даже не могла подобрать правильного сравнения. Сейчас она спускалась вниз по улочке, застроенной двух-трёхэтажными домами. Их панели кремового и лимонного цвета, отражая средиземноморское солнце, заливали улицу дрожащим светом. Не то чтобы таких домов не было и в Мадине, конечно. Старая архитектура назрани. Но дело в настроении. Здесь гораздо меньше ощущалось дыхание Даулят-аль-Канун, того единственного мира, который она знала.

Вот даже люди, попадавшиеся ей навстречу. Они были разные. Вслед за прошедшей мимо неё чернокожей женщиной показались ещё две, средних лет, одетые как сицилийки – в одежде, которую дозволили им хадисы Обновлённого Учения. Платья кремового и светло-зелёного цветов спускались к щиколоткам, забранные завязками рукава скрывали руки до запястий. На шеях небрежно висели платки – предписывалось закрывать волосы, заходя в присутственные места, но на улице, если они не правоверные, делать это было необязательно. Женщины неторопливо разговаривали друг