class="p1">Я вставала и уходила на улицу, где перед крыльцом наперегонки носились два маленьких весёлых обормота: один русоволосый и очень улыбчивый, а второй – рыжий и звонкоголосый.

Быстренько проскочив крыльцо, чтобы не дать себе возможности оглянуться на дом Волкова, я сбегала на свой маленький огородик, где уже вовсю цвели огурцы и помидоры, росла капуста и зеленела петрушка, усаживалась на расстеленный под старой корявой яблоней плед и, подставив лицо ярким солнечным лучам, долго любовалась на облака, завидуя их лёгкости и свободе. Они медленно плыли высоко в небе, не зная ни в горестей, ни обид, ни о чём не сожалея и ни к чему не стремясь. Им не приходилось делать вид, что всё в порядке, когда внутри разрывает на части. Они просто плыли туда, куда их гнал ветер, и никто не требовал от них быть сильными.

Как же мне хотелось стать таким облаком. Просто плыть по небу, ничего не чувствуя. Не думать, не помнить, не возвращаться раз за разом мыслями к тому, что уже нельзя изменить...

Аня приходила следом за мной, садилась рядом и тоже некоторое время смотрела в небо.

– Ты знаешь, Маш, – говорила она и мягко улыбалась, – я ведь только здесь, в деревне, увидела, какое небо бескрайнее и бесконечно-синее, а звёзды похожи на россыпь бриллиантов.

– Можно подумать, ты когда-то видела целую россыпь бриллиантов, – фыркала я, невольно улыбаясь.

– Не видела, – пожимала плечами Аня, – но я представляю их себе именно так.

Наигравшийся с собакой Егорка утаскивал Аню кататься на велосипеде, а через некоторое время опять приходила тётя Тамара. Мы готовили с ней нехитрый ужин, и она уговорами и угрозами старалась впихнуть в меня хоть несколько ложек.

– Не ешь ничего, – ворчала она, недовольно громыхая сковородой. – Худая стала, в чём только душа держится? Одни глаза и остались.

Я демонстративно оглядывала себя и предъявляла соседке руки, полторы ноги и бестолковую голову.

– Раз шутишь, значит, ещё не всё потеряно, – сдержанно улыбалась она и похлопывала меня по руке. – Ну ничего, всё пройдёт, Машенька. Такая уж наша доля женская – надумать, обидеться и пострадать. Зато потом мириться так сладко.

Я отворачивалась, пряча неожиданные слёзы. Мирятся те, кто поссорился, а мы с Волковым просто разошлись как в море корабли, не успев даже сойтись.

Вечером тётя Тамара уходила домой, а на смену ей, нагулявшись, к гусятнику возвращались Розочка и Беляночка, и я долго-долго обнимала их жирные тельца и гладила длинные белые шеи, а они ласково гоготали, рассказывая на своём языке гусиные новости.

И так каждый день по кругу, по кругу, по кругу... Я практически никогда не оставалась одна. Какая-то бесконечная смена пажеского караула.

Хорошо, хоть Кристинка со своим Вадиком уехала отдыхать на юг и ничего не знала о моём овощеобразном состоянии, иначе нянек в моём доме было бы на одну больше.

И только ночью я могла позволить себе расслабиться — отпустить эмоции, которые сдерживала весь день, и рыдать, уткнувшись в подушку, пока усталость не возьмёт верх, и я не усну тяжёлым сном без сновидений. Маленький рыжий собакен залезал на кровать и лежал рядом, тихонько поскуливая и поддерживая меня в бесконечно глубоком горе.

Мне было плохо, очень плохо. Но единственный человек, который мог мне помочь, кто мог меня спасти, был тем, кто меня и убил.

И вот сегодня, спустя две недели с того момента, как я вывихнула ногу, я проснулась и решила, что хватит расслабляться, пора мне возвращаться в строй.

Опираясь на один костыль, я сделала один осторожный шаг, потом ещё один. На всякий случай придерживаясь за стену, дошла до кухни.

– Вот и кончились твои мучения, Маша, – сказала сама себе, рассматривая в зеркале осунувшееся лицо с тёмными кругами под глазами. – Правильно говорят: всё проходит, и это пройдёт. Нога зажила, заживёт и сердце. Просто ему нужно немного больше времени.

Тётя Тамара, которая пришла немного позже, очень обрадовалась, увидев мои успехи.

— Так! — она весело хлопнула в ладоши. — Сейчас скажу Владику, пусть отвезёт тебя к врачу. Всё-таки зря ты без разрешения доктора ходишь. Пусть он сначала проверит и даст добро.

— Я не поеду, — быстро сказала я.

— Маша… — простонала она. — Не говори глупости. Нужно обязательно провериться и сделать рентген.

— Я позже съезжу за дипломом, вот тогда и проверю, — буркнула я. — Когда приезжает автолавка? В среду? Вот в среду и поеду.

— Что за ерунда? — тётя Тамара вскинула брови. — Ты видела их машину? Тебя же растрясёт! Да и назад потом как добираться будешь? Не выдумывай. Пусть вы и поругались, но Владик не откажет в таком важном деле.

Я украдкой посмотрела в сторону его дома.

Раннее утро, а у него уже кипит стройка.

А сам Волков…

Я его не увидела.

И слава богу.

Но я знала.

Каждый раз, когда я выходила, он видел меня.

И всегда смотрел.

Тихо, молча, не пытаясь заговорить, как будто мы и не были знакомы.

А потом уходил.

И от этого было ещё больнее.

— Нет! Пожалуйста...

Я не хотела выходить из своего укрытия. Не хотела видеть его, не хотела сидеть рядом, дышать воздухом, пропитанным его ароматом.

Потому что знала – сорвусь. И он снова оттолкнёт меня своим молчанием, своим равнодушием и невозможностью хоть что-то изменить.

Мне было страшно.

Я не переживу ещё одного взгляда, в котором нет места для меня. И его молчания тоже.

Я закрыла глаза.

Что теперь делать?

Я не знала. Правда, не знала.

Мне нужно было время, и я его себе дам.

А пока… оставлю всё как есть.

36. Шаг вперёд

После завтрака, так и не добившись от меня согласия съездить в город, тётя Тамара ушла домой, а на смену ей привычно пришла Аня.

Увидев меня, опирающуюся на обе конечности, она с порога завела ту же пластинку.

— Маш, так дело не пойдёт. Хочешь не хочешь, но тебе надо показаться врачу. Не поедешь с Владом, так я Андрея попрошу. А то ходишь тут, как партизанка, сама себе доктор.

Так, понятно – с тётей Тамарой встретилась, та на меня нажаловалась.

— Нет, не хочу вас напрягать, — отказалась я и сцепила пальцы в замо́к.

Ну что ж все обо мне так пекутся-то? Нормально я себя