Не так уж это и сложно, правда?..

37. Не прощай...

И вот уже середина июля...

— Как же быстро летит время, — тётя Тамара задумчиво посмотрела в окно. — Половина лета позади.

Да, когда на душе легко и светло, время летит действительно быстро, но для меня оно всё тянется и тянется.

С Волковым общения так и нет. А мне и не надо. Не хочу.

Когда я выхожу на улицу, Влад иногда оказывается в зоне видимости — то стоит у ворот, то обсуждает с рабочими детали стройки.

Увидев меня, он непременно кивает и чуть улыбается — спокойно, будто между нами ничего не случилось. И тогда боль в груди поднимается с новой силой, а его приветливый кивок и улыбка проходятся по моему сердцу острым ножом.

Но я повторяю себе, что тот поцелуй я придумала. Не было ничего.

Была только дружба между соседом и соседкой, которая вдруг расстроилась, потому что соседка влюбилась и нафантазировала себе непонятно что.

И я тоже улыбаюсь. Вымученно, криво. Но не отворачиваюсь. Не бегу сломя голову, лишь бы не встречаться с ним взглядом. Я не дам ему увидеть, что мне больно.

Вчера тётя Тамара сказала, что стройка у Влада закончена, а он уезжает на пару недель и попросил приглядеть за домом.

Я машинально замерла. Да, я помнила тот разговор в травматологии, но почему-то не думала, что это случится так скоро.

Андрей Александрович тогда сказал Волкову: "Жду тебя в середине июля". Или как-то примерно так.

Ну да, время пришло.

Он уедет, и я не смогу видеть его даже изредка.

И это хорошо.

Наверное...

Возможно, это то, что мне нужно, чтобы успокоиться и наконец остыть.

– Я пойду, Маш, – внезапно сказала соседка, отрываясь от окна и, легонько погладив меня по голове, направилась к двери. – У меня гуси ещё не кормлены. А ты, если хочешь, приходи вечерком, почаёвничаем.

Она вышла из дома, а я подошла к окну и проводила её недоумённым взглядом. Что это с ней? Она же всегда засиживается у меня почти до темноты. Да и гусей ещё кормить рано...

И тут на крыльце мелькнул знакомый силуэт. Сердце замерло, а потом резко ухнуло вниз. Сразу стало понятно, почему женщина так поспешно ушла.

Я перевела взгляд на дверной проём.

Влад...

Он вошёл тихо и стремительно. Как и тогда, в день нашего знакомства, замер на пороге и, прислонившись плечом к старому облупленному косяку, сложил на груди руки.

– Привет.

Я вздрогнула от звука его голоса.

Такой родной и такой... чужой. Я так скучала по нему.

– Привет.

Мой голос внезапно сорвался и охрип. Я сцепила пальцы за спиной и судорожно сглотнула, боясь, что он поймёт, как действует на меня, как мне больно видеть его так близко, чувствовать его аромат, смотреть в любимые светло-зелёные глаза.

Я так старательно пыталась забыть, как меня ведёт от его запаха, как кружится от него голова и подкашиваются ноги. Гнала прочь воспоминания о его ласковом и насмешливым взгляде, когда он вот так же смотрел на меня.

– Можно?..

Я пожала плечами и кивнула на табурет.

– Проходи.

О, чего мне стоил этот жест! Я ненавидела себя и давила чувства, которые меня сейчас разрывали. Обида, непонимание, злость и... непонятная слабость, желание подбежать к нему, обнять, прижаться настолько сильно, чтобы стать с ним единым целым.

Зачем он пришёл? Чего хочет?

Помучить меня? Напомнить, что он просто мой сосед? Я это помню и без того.

Сказать, что был дураком, и жить без меня не может? Ну да... Какой ещё бред придумает моя воспалённая фантазия?

Меня разрывало от противоречивых эмоций.

Нет, нет!

Нужно срочно взять себя в руки. Нельзя, чтобы он понял, как я задыхаюсь в одиночестве и пустоте, каждый день потихоньку сходя с ума и умирая без него.

"Мне плохо без тебя! Я так хочу быть с тобой! Я так тебя люблю! Если бы ты только знал..." – заплакало сердце, но губы спросили другое.

– Какими судьба́ми? – я скрестила на груди руки и присела на низкий подоконник.

Правильно, вот так – спиной к свету. Чтобы он не увидел судорожную боль и горькое отчаяние в глазах.

– Я завтра уезжаю.

Он смотрел прямо, улыбаясь только уголками губ.

– Я знаю. Счастливого пути, – я тоже улыбнулась, но губы скривились и улыбка сползла, став больше похожей на хищный оскал.

– Меня не будет две недели.

– Я в курсе.

Я бы хотела, чтобы он хотя бы вспылил, разозлился. Хоть как-то отреагировал. Сделал хоть что-то, что выдало бы его эмоции.

Но он только вздохнул.

– Я понимаю, что... обидел тебя и... мне жаль... Просто знай, что я... не хотел, чтобы так получилось...

Он провёл ладонью по волосам и опустил взгляд.

Опять... Той же наждачкой по тому же месту. Ну сколько можно? Неужели не понимает, что у меня ничего не зажило, мне больно, чёрт возьми! Больно! Меня корёжит и ломает, а он даже не изменил тон. Всё так же спокоен. Или даже нет. Равнодушен. Вот правильное слово. Ему плевать на мои чувства... Просто плевать.

– Ты повторяешься. Хватит уже. Я тебя ни в чём не виню.

– Маш...

Моё имя прозвучало внезапно нежно. Так привычно нежно, как получается только у него. Маша, Машуня, маленькая...

Кровь ударила по вискам, а сердце отчаянно сжалось.

Я замерла.

Но тут же одёрнула себя.

Получалось... Раньше... Когда он постоянно был рядом... Когда я ещё надеялась на что-то... Когда верила, что впереди нас ждёт всё только хорошее...

Я горько усмехнулась.

– Это всё, что ты хотел мне сказать? Тогда не смею задерживать. Тебе ещё ведь нужно собраться? Пока. Счастливой дороги!

Я встала и отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен. Сердце сжалось так сильно, что мне казалось, я задохнусь от этой боли. Пожалуйста, пожалуйста, уходи! Дай мне сделать вздох, иначе я умру...

Какое-то время он не двигался, а потом тяжело вздохнул и вышел.

...К тёте Тамаре на чай я не пошла.

Позвонив ей, сослалась на усталость, а сама схватила Ждана и, прижав к себе, полночи орошала слезами его тёплую рыжую шёрстку.

Бедный собакен промок насквозь, но стоически терпел завывания о несправедливости жизни в целом и моей несчастной женской доле в частности.

Под утро, на пике истерии, когда от