Я схватила пакет, который швырнула на пол вместе с сумкой. И вытащила нарядное дочкино платьице. Такое маленькое. Господи, она у меня еще совсем кроха…

— Одень Любу, пожалуйста.

— А тебе-то есть, во что переодеться? Или ты на свиданку в брюках побежишь?

Издевается — наверное, я заслужила. И я вытащила пакет с красным платьем.

— Дашь утюг?

Лия улыбнулась, нервно, а потом расхохоталась в полный голос, а я сунула руку за телефоном.

— Можно мне еще десять минут?

Вербов тоже хохотнул:

— Лиз, думаешь, я ждал тебя раньше, чем через час?

— Значит, можно?

— Лиз, только за стол не садись. Я тоже как бы голодный, так что пойдем куда-нибудь ужинать. До двенадцати места, надеюсь, будут.

— Я буду через десять минут, — уверенно ответила я.

— Ты платье, что ли, надевала? — расхохотался Гриша, выскочив из машины, чтобы открыть мне дверь.

А я не закрыла молнию на пуховике специально: действительно хотела, чтобы он увидел подарок не на манекене. Впрочем, платье село так хорошо, что я могла бы служить хорошей рекламой бутику. Правда, пришлось взять у Лии колготки. Смешно: обещала подарить ей на НГ новые — теперь придется дарить две пары.

— Забудь про колготки. Надеюсь, Гришка теперь перестанет на мне срываться… — как-то совсем не шутливо сказала Степанова, закрывая за мной входную дверь.

— Когда забирать Любу? — спросил он, сняв с моих губ тонкий слой помады.

Мне хотелось прижаться к нему, но я боялась испачкать белую рубашку. Пиджак, наверное, висел в машине. Он сорвался по звонку Деда Мороза прямо из офиса, не успев заехать домой, чтобы переодеться в празднично-домашнее.

— Ближе к вечеру…

Гриша стиснул ладонями мои пылающие щеки.

— Степанова на премию напрашивается?

В его глазах бегали озорные чертики, а в моих — розовые свинки. Я действительно чувствовала себя по отношению к Степановой неблагодарной свиньей: чтобы отблагодарить ее, у меня не хватит никакой фантазии…

— Лия делает это ради меня… — едва провернула я языком.

— А это не одно и то же? Я и ты? Мы же решили, что это будет одно и тоже, разве нет?

Да мы ничего не решали, ты все решил один, а я подчинилась — потому что мне действительно захотелось тебе подчиниться, впервые не встав на дыбы из-за твоих дурацких решений… Хотя, может, я действительно необразованная дура и дальше своего носа в бизнесе не вижу. Да и увидеть невозможно, когда весь обзор закрывает твой нос…

— Гриша, ты замерзнешь… В рубашке.

— А ты меня согреешь… Без нее.

И он снова поцеловал, на этот раз не ограничившись губами — да и зачем мне теперь язык. Я не собираюсь ничего говорить… Я буду лишь согласно кивать.

— Знаешь, куда можно тут сходить? Или уже в Пушкине что-то найдем?

Он вел меня к пассажирской двери, не убирая руки с талии — наверное, грелся под моим пуховиком, мне пух больше не нужен. Я скинула его и потянулась к задней двери. Зря… Гриша перехватил пуховик, но сначала усадил меня в машину, а я бы с большим удовольствием еще постояла на улице. Дождя, что лил с утра, не было.

— Лиза, думаешь Каменцев еще у отца? — спросил вдруг Вербов, едва пристегнувшись.

Я вжалась лопатками в холодную кожу сиденья.

— Не знаю. Зачем тебе это?

— Поговорить. Поставить все точки над i. Мне надоело, что он трепет тебе нервы. Нам нервы, — тут же исправился он. — У меня без его персоны достаточно нервотрепателей. И еще… Я хочу, чтобы ты собрала вещи.

— Сейчас?

Я качнула головой — аленькие цветочки в ушах стали вдруг безумно тяжелыми, как и цветок на шее — он превратился в камень, который тянул меня на дно — болота, из которого я только-только вынырнула.

— Пожалуйста, не сейчас. Я не готова…

— Ты никогда не будешь готова! — перебил Вербов зло. Очень зло, напомнив себя пятничного. — Пионерию отменили задолго до того, как ты пошла в школу. Я хочу, чтобы ты собрала вещи для Любы на пару дней. У Ленки только мальчуковское есть на даче. А я не знаю, сколько мы там пробудем. На сколько хватит меня и отца, ну и тебя тоже… Море хорошего настроения я могу обещать только Любе. Тебе придется натужно улыбаться. Во всяком случае моему папочке. Он не самый приятный в общении человек.

        — Гриша, только прошу тебя… Держи себя в руках…

— Я никогда не обещаю женщинам то, что не в силах выполнить, — усмехнулся Вербов. — Я буду стараться, конечно, а так, как пойдет. Но из драк я всегда выходил победителем.

— Где ты дрался?

— Во дворе у деда с горячими южными парнями. Постоянно — значит, каждый день. Но зубы у меня все свои, что странно… Передние выросли у меня довольно рано.

— Так ты действительно не из Питера?

— Нет, не из Питера. Местом рождения у меня значится Ленинград. Успел в последний вагон.

Он успел заодно проехать аж два двора.

— На лето в Кишинев ездил?

— Нет, жил там безвылазно восемь лет. После смерти матери отец сдал меня ее отцу на воспитание, чтобы не мешал. Так что я, можно сказать, дед-домовец через букву Д, от слова Дед. Ну, а потом девочка Лена потребовала забрать меня в Питер. Зря, честно говоря… Мне было у деда намного лучше, но девочка Лена решила, что может стать матерью двенадцатилетнему сорванцу, раз рожать своего ей не дают. В итоге из-за меня они чуть было не развелись. В общем-то они на грани развода всякий раз, когда я появляюсь на горизонте. Русские бабы любят бедненьких да сироньких, у них это в крови. Я тебя не пугаю — просто объясняю, почему Антон Сергеевич для меня посторонний дядька. И общего у нас с ним только фамилия и любовь к Ленке. Елена Владимировна действительно хороший человек. Жаль, что не нашла себе достойного мужа. Но любовь, она такая противная штука… Согласна?

Я кивнула, хотя и не хотела ни с чем соглашаться. Как не хотела и разговоров за спиной у людей, которых в глаза еще не видела.

— Приехали.

Он заехал передними колесами на газон, втиснувшись в поломанную секцию решетки, но я промолчала. Машин у подъезда слишком много — удивительно, что вообще нашел место приткнуться.

— Ты мне обещал! — напомнила я, открыв дверь парадной.

— Я ничего такого тебе не обещал. Я же сказал, что буду с тобой Морозом. А Гришка Мороз — это кишиневский дворовый мальчишка, у которого все должно быть по чесноку. Лиза, ты не вмешиваешься. Время твоих переговоров закончилось, дай мне теперь все решать. За нас обоих. За всех троих, — справился он тут же.

Но решать оказалось не с кем. Квартира встретила нас тишиной, то есть включенным телевизором. Я успела щелкнуть замком, пока Александр Юрьевич выходил в коридор.