— Что-то случилось? — спросил он.

        — Нет…

У меня не повернулся язык сказать, что я пришла за вещами. Таким ссутулившимся и бледным свекра я никогда не видела. Нет, видела, в день, когда с вещами ушел Кирилл. Я нашла силы только для того, чтобы повернуться к Вербову:

— Разувайся.

Снимать нам было нечего: верхняя одежда осталась в машине. Гриша только пиджак для солидности накинул. Завязывать галстук уже не стал. В галстуке плохо драться.

— Я пришла доделать плов, — произнесла я, давясь подступающими к горлу слезами. — Мы поужинаем вместе.

Да, я так решила. Я не могла уйти сейчас ни с сумкой, ни без нее.

Я снова посмотрела на Вербова — он кивнул, понимающе. Мне хотелось в это верить. Главное, чтобы не осуждал.

— Александр Юрьевич, — крикнула я уже из кухни. — Люба до вечера у Степановых. Я заберу ее и мы сразу поедем, — Мы: я глянула на молчащего у окна Вербова. — На дачу к родителям Григория.

Язык не повернулся сказать — поедем к Вербову домой.

Свекр, бывший, просто кивнул. Он, кажется, и не сказал еще ничего за истекшие пятнадцать минут. Я осталась у плиты гипнотизировать казан, будто вода от моего пылающего взгляда могла быстрее закипеть. Вербов тихо подошел ко мне со спины, и я откинулась ему на грудь.

— Лиза, ты все делаешь правильно, — шепнул он мне на ухо. — Хорошо, что он ушел. И хорошо, что мы пришли. Хочешь, вообще до полуночи останемся или до утра? Как скажешь. Не думай обо мне. Думай только о себе…

Вместо ответа я сильнее откинула голову и тут же почувствовала на шее легкий поцелуй, расколовший меня пополам. Я не хотела терять эту ночь. Первую и, возможно, единственную ночь, когда мы можем побыть с Гришей действительно одни. И мне больно было делать дедушке Саше еще больнее. Как Кирилл мог уйти? Почему не взял отца с собой? Или это Александр Юрьевич снова выгнал сына? Я не хотела, я не могла спросить его.

Я прижималась к Грише все сильнее и сильнее, а он больше не целовал, просто держал меня рядом, крепко-крепко, чтобы я чувствовала его поддержку не только на словах. Да какой же ты Мороз, когда с тобой так тепло!

— Лиза, я могу тебе чем-нибудь помочь? Собрать детские вещи, например… Или просто подержать сумку…

— Лучше держи меня, — прошептала я, прижимаясь к его плечу горящим в подаренных серьгах ухом.

— Так мы никуда не придем. Давай уже двигаться вперед. Плов без тебя сварится. А я без тебя сдохну, а ведь мог бы еще жить и жить. Вот так и напишу, — прижался он губами к моей мочке. — В моей смерти прошу винить Лизу Эс.

Боже, как мило… Он, в отличие от Лии, понял, что мне не хочется слышать даже первой буквы фамилии Кирилла. И запомнил же мою девичью! И обещания, говорит, не забывает… А мне он уже наобещал с три короба — мне и Любаше.

Я попросила его достать с антресоли рюкзак — старый, советский, болотного цвета, будто из мешковины. Ну не с чемоданом же уходить!

— У тебя дома есть лишняя сумка? — спросила я извиняющимся тоном.

— У меня дома только тебя нет. Но я это исправлю, — принял он у меня из рук рюкзак и удержал подле себя меня, чтобы щекотнуть носом мой нос.

Чего стесняться — свекр из своей комнаты не выйдет.

Я собрала все, даже зубные щетки. Можно и не возвращаться. Люба до сих пор не привязывалась к одежде. Исключением стал единорог Илоны, а его я вчера выстирала и положила в рюкзак. Потом села — рухнула в собранное кресло.

— Не смей плакать! — Гриша присел подле кресла и поймал мои руки. — Иди накрасся. Кажется, вам, бабы, это помогает не шмыгать носом. Я хочу фотографию тебя в красном. Это твой цвет. Точно твой цвет. Я всегда это знал и не понимал, почему у тебя нет ни одного красного пиджака.

Я встала, не имея никакого желания вставать — не хотела, чтобы он выпускал мои руки из своих.

— Александр Юрьевич сфотографирует тебя для меня? На мой телефон. Телефон, конечно, умный, но в руках такого дурака, как я…

Я улыбнулась — Гриша, Гриша… У тебя, наверное, просто замечательный дед, раз воспитал такого хорошего тебя!

— Лиза, тебе опять кто-то звонит.

Гриша встретил меня из ванной с протянутым телефоном. Сердце бешено забилось, но я тут же выдохнула. Не Кирилл, не Степанова. Мама!

— И как я скажу ей, что сбагрила ребенка подружке?

— Вали все на меня. Я привык быть плохим.

— Ты хороший, — прижалась я губами к его носу и тут же отпрыгнула, оставив на нем красный круг. Ну что, Мороз так Мороз. — Не стирай!

Я подняла руку и навела на Вербова камеру своего не очень умного телефона. Для не очень умного вида Гриши пикселей хватит.

— Теперь можно? — Вербов вытер у зеркала нос. — Покажешь Степановой, уволю…

— Меня? — выглянула я у него из-за плеча.

— Её! — обернулся Гриша. — Я не даю обещаний, которых не могу выполнить. Ну?

— Это будет моя фотография. Я ее на твой номер поставлю.

— Мне тоже нужна фотография на твой номер. Ну, мне самому просить?

Я оставила Вербова в коридоре, крикнув, чтобы выключил под казаном газ, и прошла в комнату свекра, предварительно постучав.

— Лизавета, — он сидел на диване и повернул ко мне лишь голову. — Скажи честно, у Кирилла никакого шанса?

Я покачала головой. Старик кивнул. Нервно. Какое счастье, что на моих глазах тушь. Какое счастье…

— Вы можете меня сфотографировать? У елки, — тут же добавила я. — Хочу маме послать, чтобы она знала, что я жива и здорова.

— Да, конечно.

Он встал, со скрипом, и прошаркал к стенке, из которой достал свой Кэнон. Как же ему сейчас тяжело! Тяжелее нас всех. Он не удержал внучку и потерял сына. Из-за меня.

Я улыбалась через силу. Я улыбалась для Гриши от всего сердца. Он стоял в дверях, прислонившись к дверному косяку, и крутил в руках свой одиннадцатый айфон про макс, но его у него никто не брал. Пришлось встать у старого фотографа за спиной и навести все три камеры на меня. В какую смотреть? Только прямо вперед… Иначе не увидеть свет в конце тоннеля.

— Гриша, — это для тебя, — обернулась я от елки, под которую положила две коробочки. Люба, когда вернется, должна найти свое платье, ведь Дед Мороз не обманывает детей.

— Что это? — спросил внук деда Мороза, сжимая крохотную коробочку в больших красивых руках.

— Не Паркер, не переживай. Я не собираюсь писать заявление. Ну…

Я поднялась на цыпочки и закрыла ему глаза ладонью — прохладной, но не мокрой. Я была спокойна. Я даже смогла выдержать допрос матери: Люба большая, ей интереснее с подружками встречать Новый год. Не будешь же говорить правду! И не только про спасение от нерадивого папашки, но и про то, что я тоже большая, но еще не старая девочка — и мне хочется встретить Новый год с мальчиком. Мальчик улыбнулся в камеру. В общем-то он увидел всю мою семью. Не такую шумную, как у Степановой, но и не смирную: присмирели они малость от неожиданности. Ну что же. Бывает… Под Новый год и не такое случается.